Закон, справедливость и суд присяжных
Будучи время от времени вынужден вступать в споры о принадлежности Крыма, автор этих строк неоднократно сталкивался с тем, что ссылки на международное право не воспринимаются оппонентом всерьёз. На апелляцию к международному праву с целью обосновать принадлежность Крыма Украине, как правило, следует ответ: «Ну и что?! Ведь на самом-то деле, по справедливости, Крым – наш (то есть российский)!»
Такая позиция выдаёт очень характерную черту российского массового сознания: в глазах русского человека право как формализованная система общеобязательных норм не обладает особой ценностью и, более того, является чем-то чуждым; закон воспринимается им как орудие, используемое «сильными мира сего» против «простого человека» (строго говоря, термины «закон» и «право» в русском языке не являются синонимами, но для целей настоящего текста различия между ними не столь уж значимы, так что я позволю себе ими пренебречь).
О таком отношении свидетельствуют многочисленные пословицы: «закон, что дышло», «прав тот, у кого больше прав» и т.п. Праву в такой системе ценностей противопоставляется справедливость или правда как некая идеальная категория. Конечно, подобное отношение, стремление разрешать конфликтные ситуации не «по закону», а «по справедливости», проявляется не только в отношении Крыма, но и во многих других ситуациях, просто эмоционально очень нагруженная тема Крыма высвечивает противопоставление закона и справедливости в сознании русского человека максимально контрастно.
Здесь, возможно, российский либерал-западник поспешит упрекнуть своих соотечественников в неразвитости правового сознания, однако прав будет лишь отчасти. В действительности, вопрос соотношения права и справедливости гораздо сложнее, чем представляется на первый взгляд. Безусловно, попытки отбросить право ради справедливости неизбежно сталкиваются с той очевидной проблемой, что справедливость как нормативная система крайне субъективна и лишена формализации. В рассмотренной выше в качестве примера типовой ситуации с Крымом очень редко удаётся добиться от собеседника последовательного и рационального объяснения, почему на его взгляд справедливость в данном споре на стороне России. Чаще дело сводится к субъективным, «нутряным», ощущениям, что «так правильно». Разумеется, у разных людей такие представления могут очень сильно различаться. Скажем, по вопросу о территориальной принадлежности Крыма навряд ли ощущения крымского татарина совпадут с ощущениями среднестатистического россиянина. Преимущество права именно в его формализованности: норма права представляет собой универсальное правило, действующее безотносительно субъективных ощущений конкретных лиц, вследствие чего такая норма может быть основой для беспристрастного разрешения спорных ситуаций.
С другой стороны, право, отделённое от справедливости, может стать инструментом для достижения бесчеловечных целей. К примеру, Нюрнбергские расовые законы или сталинский «Закон о трёх колосках» в своё время были составными частями германского и советского права соответственно, однако претворение подобных нормативно-правовых актов в жизнь навряд ли можно считать образцовыми примерами реализации принципа верховенства права (стоит отметить, что с точки зрения концепции естественного права подобные законы вовсе не являются правом, однако рассмотрение этой концепции выходит далеко за рамки данного текста; впрочем, обещаю уделить ей гораздо больше внимания в одной из будущих статей). Эти законы были приняты диктаторскими режимами, но подобные вещи случались и в демократических государствах: так, в первой половине XX века в Швеции и ряде штатов США осуществлялись программы принудительной стерилизации «неполноценных» групп населения, и всё это делалось в полном соответствии с законами, принятыми демократически избранными законодательными органами.
Таким образом, мы можем прийти к выводу о том, что сама по себе постановка вопроса: «Что важнее: право или справедливость?» – является категорически неправильной. Правильно вести речь об интеграции права и справедливости, чтобы право, сохраняя свою формализованность, не утрачивало бы нравственное начало. Разные общества, сталкиваясь с этой проблемой, использовали различные институты для её решения. Пожалуй, наиболее действенное решение было найдено ещё в средневековой Англии. Это решение включает в себя два элемента: суд присяжных и судебный прецедент.
Значимость суда присяжных не только в том, что он позволяет привнести человеческие представления о справедливости в формальную правовую процедуру. Важно, что в жюри присяжных оказываются разные люди, чьи представления о справедливости могут очень сильно расходиться. Эти люди, для того, чтобы вынести вердикт, должны прийти к единому мнению, а значит, в процессе выработки этого единого мнения им приходится спорить и переубеждать друг друга. Чтобы убедить оппонента в правильности своей точки зрения, недостаточно доводов в стиле «а потому что» или «вот я нутром чую», приходится выстраивать рациональную систему доводов. То есть, члены жюри присяжных самими принципами, лежащими в основе этого института, ставятся в такое положение, где они вынуждены формализовать своё представление о справедливости, сколь бы размытым и иррациональным оно ни было изначально. Таким образом, в обществе, многие члены которого хотя бы раз в жизни оказывались вовлечены в работу жюри присяжных (а для этого необходимо, чтобы к юрисдикции суда присяжных относилось как можно больше уголовных и гражданских дел, а не только отдельные исключительные дела, как это имеет место в нынешней России), в корне меняется понимание справедливости, оно становится более рациональным и формализованным.
Но и это ещё не всё. Здесь вступает в действие судебный прецедент, в соответствии с которым принципы справедливости, сформулированные при разрешении конкретного дела (при условии, что соответствующее судебное решение «устоит» при пересмотре дела в высших судебных инстанциях), становятся обязательными для применения судами, которые будут рассматривать аналогичные дела в будущем, то есть приобретают силу правовых норм. В такой системе не существует никакого противопоставления, никакой непроходимой границы между справедливостью и правом, напротив, право становится органическим продолжением справедливости, а не выражением воли верховной власти. Соответственно, и общество здесь не считает право чем-то чужеродным или, тем более, враждебным, а рассматривает его как ценность, работающую на благо всех и каждого.
«Если судье можно доказать, что обычай (или нечто подобное) уже был признан и служил основанием в сходном и более раннем деле, то судья будет более склонен к тому, чтобы, если это соответствует смыслу справедливости и господствующим в обществе чувствам, последовать ему и в данном случае. Этот медленный, но постоянный рост системы, широко известной как «прецедентное право», в итоге привел к тем же свободам и правам личности, которые зафиксированы в других странах в таких письменных документах, как американская Декларация независимости или Декларация прав человека. Но английское правосудие двигалось вперед более осторожно. Даже создатели Великой хартии вольностей не пытались изложить новый закон или провозгласить какие-либо общие принципы. Причина этого в том, что и правитель, и подданный на практике связаны общим правом и свободы англичан основываются не на каком-то законе государства, а на древнем медленно развивающемся обычае, признанном жюри свободных людей, которые выносят свои вердикты по каждому делу в открытом суде», – так описывал эволюцию английского общего права Уинстон Черчилль в своей «Истории англоязычных народов».
Принципиально иная ситуация складывалась по другую сторону Ла-Манша – в континентальной Европе. Здесь в конце эпохи Средневековья произошло возрождение римского права. Древняя Римская империя могла похвастаться весьма развитой экономикой, для нормального функционирования которой требовалась не менее развитая правовая система, и такая правовая система действительно была создана трудами многих поколений римских юристов. Однако, при всех своих достоинствах, римское право было правом рабовладельческого общества: оно могло рассматривать человека как в качестве субъекта правоотношений, если речь шла о свободном человеке, так и в качестве их объекта, если речь шла о рабе.
Ренессанс римского права в средневековой Европе, безусловно, сыграл позитивную роль, облегчив развитие более сложных товарно-денежных отношений, но, в то же самое время, привнёс в континентальную Европу дух несвободы. Выдающийся французский политический мыслитель Алексис де Токвиль в своей книге «Старый порядок и Революция» размышляет о том, какое влияние римское право оказало на европейское общество:
«У меня есть основания полагать, что своими трудами эти (способствовавшие распространению римского права – В.А.) законоведы существенно ухудшили многие условия жизни прежнего германского общества, особенно положение крестьян; многие из тех, кому до сих пор удавалось сохранять целиком или частично свободу свою или своей собственности, теперь её потеряли в результате учёного применения положений о римских рабах или эмфитеотах (земледержателях)».
Далее он продолжает:
«Я думаю, что это (распространение римского права в Европе – В.А.) произошло потому, что в это же самое время на руинах прежних свобод Европы устанавливается повсеместно и прочно абсолютная власть государей, а римское право – рабское право – превосходно соответствовало их целям. Римское право, повсюду усовершенствовавшее гражданское общество, повсюду стремилось привести к упадку общество политическое, поскольку в принципе было произведением народа очень цивилизованного, но очень порабощённого. Таким образом, короли пылко его восприняли и установили везде, где были хозяевами. По всей Европе толкователи этого права сделались их министрами и главными уполномоченными. При необходимости законоведы предоставляли им правовую поддержку даже против самого права. С тех пор они так и поступают. Редко бывает, чтобы рядом с каким-нибудь государем, насилующим закон, не появился законовед, утверждающий, что нет ничего более законного, и доказывающий со знанием дела, что насилие справедливо, а угнетаемый неправ».
Описанные выше различия в эволюции правовых систем Англии, а впоследствии – Великобритании (и ряда её бывших колоний, унаследовавших от своей метрополии принципы английского общего права), и континентальной Европы во многом объясняют, почему в континентально-европейских странах индивидуальная свобода долгое время пользовалась гораздо меньшим уровнем защиты, нежели в странах англосаксонских, а в XX веке на значительной части континентальной Европы и вовсе смогли утвердиться авторитарные или тоталитарные режимы. Даже сейчас мы можем наблюдать, как континентальные европейцы добровольно расстаются со своей свободой ради химеры евроинтеграции, ведущей ко всё большей концентрации власти в руках никому не подотчётной брюссельской бюрократии на фоне разрушения экономик европейской периферии, в то время как британцы предпочитают сохранить свою свободу и возможность управлять делами своей страны посредством собственного демократически избранного парламента.
Россия, подобно остальной континентальной Европе, также переняла римское право, однако положение дел осложнялось тем, что наша страна, во многих отношениях, была и остаётся европейской периферией, так что с индивидуальной свободой здесь всегда были проблемы даже по континентально-европейским меркам. Строго говоря, в отличие от Западной и Центральной Европы, для России, с её ордынским культурно-политическим наследием, принятие римского права было, скорее, прогрессом в этом отношении.
Тем не менее, введение в 60-х годах XIX века в результате судебной реформы Александра II суда присяжных по британскому образцу (к сожалению, только для рассмотрения уголовных дел) имело самые благоприятные последствия. Прежде всего, в России, впервые за её долгую историю, появился суд действительно беспристрастный и независимый, принимавший подчас решения, выглядевшие (и бывшие) прямым вызовом власти, как, например, решение об оправдании террористки Веры Засулич. Однако, что не менее важно, реформа произвела очень важные изменения в общественном сознании. Едва появившись, суды присяжных вызвали живой интерес общества, речи известных адвокатов и обвинителей (а среди них было немало действительно выдающихся судебных ораторов) печатали в газетах. Самим фактом беспристрастного отправления правосудия новый институт убеждал общество в ценности права.
Правосознание общества (по крайней мере, образованной его части) быстро эволюционировало, начал формироваться запрос на Конституцию. К сожалению, власть далеко не всегда поспевала за эволюцией общества, а порой двигалась в прямо противоположном направлении, что, в какой-то мере, предопределило катастрофу 1917 года. Тем не менее, краткий по исторически меркам полувековой период существования судов присяжных в дореволюционной России был, по сути, пиком развития правовых институтов и правового сознания в нашей стране.
Даже после краха СССР, когда постсоветские власти пытались претворять в жизнь реформы (весьма робкие в сравнении с реформами Александра II), предполагавшие движение к независимости судебной системы, приблизиться к тому пику хоть сколько-то ощутимо не удалось. А после прихода к власти чекиста Путина говорить о существовании в России правосудия просто не приходится. Тем не менее, даже в своём нынешнем полупридушенном состоянии суды присяжных иногда позволяют себе не соглашаться с доводами обвинения и выносить оправдательные приговоры, в то время как профессиональные судьи уже давно просто переписывают тексты обвинительных заключений в приговоры дословно.
Если России на очередном «историческом перекрёстке» всё же выпадет шанс стать свободной страной, работу по построению в нашей стране правового государства придётся начинать, в буквальном смысле, с нуля, если не с отрицательных величин. Анализ собственного исторического опыта и опыта других народов в решении подобных задач является необходимым условием успешного выполнения этой работы.
storm100.livejournal.com
Эссе на тему закон и справедливость
Справедливость — широкое понятие, которое у каждого свое, при этом мнение о нем может меняться в зависимости от настроения, погоды, времени года и других факторов.
Перед тем как начать писать данное эссе у меня не возникало мысли о том, насколько будет сложно дать однозначный ответ. Для меня справедливость — когда правильно. Но что есть ПРАВИЛЬНО?
Правда у каждого своя: есть правда овцы, которой хочется жить и правда волчицы, у которой голодные волчата.
Понять, что представляет собой справедливость — не простая задача. Исторически философы всего мира не могут дать ничего, кроме абстрактного определения понятию справедливости.
Можно рассматривать справедливость в двух плоскостях:
— Во-первых, справедливость в законе. Когда имеются прописанные правила, где определены условия наказания, меры и границы.
— Во-вторых, понятие справедливости, как совокупность ценностей каждого человека.
И если в первом случае у нас есть написанный документ, на который можно сослаться и подкрепить слова обоснованной аргументацией. Во втором случае, любая попытка разобраться в справедливости действий и поступков не приведет ни к чему, кроме открытых вопросов, ведь у каждого человека справедливость своя, т.е. любой ответ окажется субъективным.
По словам Милтона Фридмана: «Справедливость и свобода — не одно и то же. Справедливость подразумевает, что некто будет оценивать что справедливо, а что нет». Здесь видится определенное давление, правда окажется у того, кто сможет отстоять свое мнение или переубедить оппонента.
А что есть справедливость для самого человека? Как его внутреннее «Я» определяет насколько справедливы к нему и насколько он справедлив по отношению к другим?
Я представляю, что у каждого имеются внутренние весы, они возможно образовались на базе семейных ценностей, воспитания, общественных норм и этики. Данный инструмент реагирует на любые действия происходящие извне. А так как люди по природе своей эгоистичны, они примеряют любые действия на себя. И здесь все будет зависеть от того, в какую сторону качнется чаша.
В обычном состоянии мы не анализируем почему совершаем те или иные поступки, по какой причине реагируем на раздражители именно так. Возможно в данном случае играет фактор «опытности»?
Чем старше становится человек, тем больше шаблонов складывается в его голове, тем быстрее он реагирует на действия. А значит справедливость он понимает не осознано, скорее больше на эмоциональном уровне.
Почему легче помочь тому, кто переживает похожий с вами опыт; нежели тому, кто не вызывает отклика?
Не справедливость ощущается острее, ведь она напрямую касается Вашего ЭГО. Если вам больно эмоционально, то вы понимаете, что по отношению к вам поступили не справедливо.
Мне достаточно тяжело воспринять справедливость по отношению к себе: не хочется излишне преувеличенной похвалы, но и давать возможность недооценивать себя — не по мне.
Справедливость для меня — что-то среднее, когда можно не переходить за черту «слишком».
Справедливость уравнивает, в какой то степени, создает комфорт. А когда людям комфортно, отсутствует натянутость и атмосфера более расслаблена.
Справедливость определяется мерой собственного опыта. Это субъективное понятие, больше эмоциональное, нежели рациональное. Главное — не изменять собственным принципам, ведь важно только твое мнение.
yvision.kz
Справедливость, право, закон: к вопросу о соотношении понятий
Главные вкладки
Номер журнала:
доктор юридических наук, профессор, заместитель первого проректора по учебной и методической работе, заведующая кафедрой «Гражданское право» Финансового университета при Правительстве Российской Федерации.
Правовые идеи, представления о праве составляют гуманитарную сущность права, в значительной степени характеризуют его потенциал как социального регулятора. Подход к праву как средству общественного согласия обусловливает и соответствующий подход к его фундаментальным идеям: свободы, равенства и справедливости. Право и правовые институты играют важнейшую роль в организации обменных и распределительных отношений в обществе, в том числе, в распределении прав и обязанностей между членами общества. Можно сказать, что без принуждения справедливость бессильна, а право без справедливости — бесчеловечно. Справедливое право должно обеспечивать права и свободы человека, учитывать различные интересы и способствовать достижению консенсуса в обществе. Справедливость, оказывая влияние на право, сама нуждается в опоре на соответствующие правовые нормы. В праве требования справедливости приобретают четко сформулированный, фиксированный характер. Именно право становится основным нормативным средством реализации принципа справедливости.
справедливость, право, закон, нравственность, мораль, гражданское право, права человека, общество, добросовестность, достоинство.
Справедливость и право особенно близки, если рассматривать их как средство достижения компромисса между противоречивыми интересами индивидов, социальных групп и общества в целом [1, стр. 7].
Формальная справедливость требует, чтобы законы применялись равным образом ко всем. Однако не следует забывать о том, что право не может учесть всего многообразия жизненных ситуаций. Естественно, что в процессе правоприменения возникают вопрос, чем должны руководствоваться должностные лица при принятии решений, при вынесении приговора: буквой закона или своим представлением о справедливости, и какое из этих решений будет справедливым. Согласно позитивистской концепции справедливым является решение, соответствующее закону. В морально-этической (непозитивистской) традиции справедливым считается решение, которое вынесено на основе только справедливого закона, то есть с точки зрения справедливости оценивается не только решение, но и сам закон. Думается, что последнее утверждение является наиболее правильным.
Возникает более сложная проблема подчинения несправедливым законам. Возможны два варианта поведения: подчинение, соблюдение требований такого закона или их нарушение. На этой почве сталкиваются формальная справедливость и справедливость реальная. Можно ли переступить закон для того, чтобы защитить несправедливо обиженного или чтобы покарать преступника, остающегося безнаказанным по каким-то причинам? Большинство исследователей придерживается первого варианта, поскольку тогда исключаются более серьезные нарушения справедливости. Второй вариант привлекает возможностью подходить к каждому случаю индивидуально, учитывать конкретные условия совершения каких-либо действий. С другой стороны, существует опасность установления господства правового нигилизма и полной анархии в правоприменительной деятельности. Этот вопрос до сих пор остается открытым [1, стр. 8]. Итак, право и справедливость тесно связаны друг с другом (последняя является важнейшим принципом, руководящей идеей права).
Обладая оценочно-нормативным характером, принцип социальной справедливости заложен в самом содержании права и находит свое воплощение в правах и обязанностях, мерах поощрения и наказания, в установлении правильного критерия справедливого распределения материальных благ. Ценность права состоит в том, что выражает идею справедливости, выступает средством ее закрепления и защиты. Разработка проблем справедливости должна сыграть значительную роль в юридической науке, почти полностью оценочной и нормативной. Она должна дать основу для более глубокого понимания ценности человека, его жизни и достоинства. «Несправедливое право, — отмечает Ю. Пермяков, — бессмыслица, вроде «грязной чистоты». Несправедливым может быть законодательство, но в этом случае законодательство являет собой произвол государственной власти, которая лишает себя опоры в общественном правосознании» [2, стр. 104] [11].
Перед зарубежной философско-правовой мыслью конца XIX — начала XX вв. возникла альтернатива: либо признать, что существует справедливость, которая возвышается над позитивным правом, либо считать справедливостью только то, что находится «под» ним. В зарубежной теории и философии права доминируют два направления в решении вопроса о соотношении права и справедливости. Сторонники первого направления видят справедливость «под» правом, второго — «над» правом. Первое направление органически связано с философским и правовым позитивизмом, второе направление находится в тесной связи с неотомизмом и с различными модификациями идеалистической аксиологии, а также с доктриной естественного права.
На рубеже 1950-х-60-х гг. в нашей стране появились публикации о том, что многие советские законы не эффективны (не достигают целей, поставленных законодателем), а подчас действуют вразрез с поставленными целями <1>. Обогащение юридической науки за счет обращения к социологии поставило перед исследователями вопрос: что представляет собой право — только нормы или еще и отношения, урегулированные правом? Если только нормы, тогда зачем оно, право, а если еще и правоотношения, то исходная формула теории права оказывается неправильной. Проблема эффективности права вывела ученых на поиск иного определения понятия права. В то же самое время, независимо от отраслевиков, занимавшихся проблемой эффективности права, прозвучали голоса юристов-теоретиков. С.Ф. Кечекьян и А.А. Пионтковский предложили включить в понятие права наряду с нормами также и правоотношения, Я.Ф. Миколенко — правоотношения и правосознание, а Л.С. Явич — субъективное право.
В 1975 г. была опубликована статья Е.А. Лукашевой, в которой был дан подробный анализ правовых явлений и последовательно доказано, что право нельзя свести к закону [3]. Сформировалось так называемое «широкое» понимание права, которое явилось первой серьезной альтернативой концепции права только как совокупности норм. Однако «широкое» понимание права, как отметил B.C. Нерсесянц, еще не означало различения права и закона [4, стр. 354]. По этому представлению, право — это законы, но не только законы [5, стр. 27]. Для различения права и закона нужен был следующий шаг, который был снова сделан одновременно и теоретиками права, и исследователями-отраслевиками. Во многих работах по отраслевым дисциплинам в начале 1970-х гг. стала приводиться убедительная критика законодательства: <2>положения хозяйственного, административного, трудового, природоохранительного и других отраслей законодательства. Тем самым был нанесен удар безоговорочной апологетике закона и определено несоответствие между высокими и гуманными идеалами и содержанием конкретных законов <3>.
Критика законодательства явилась одной из предпосылок нового взгляда на ключевые проблемы теории права. Сегодняшняя действительность располагает десятками и даже сотнями доказательств несоответствия между идеями гуманности, справедливости, равенства, с одной стороны, и конкретными законами — с другой. Есть объективное основание для различения права и закона. Приведем несколько конкретных примеров. В 1934 г., после убийства С. Кирова, был принят закон, кардинально изменивший порядок рассмотрения дел о контрреволюционных преступлениях — созданы особые «тройки», рассмотрение дел велось без защитников, было допущено немедленное приведение в исполнение приговоров о расстреле. По мнению В.И. Иванова, закон и право, вытекающее из закона, представляют собой хотя и органически связанные, но различаемые юридические явления (выделено мной. – С.И.). Изучение их возможно без отождествления закона и права, не позволяющего провести необходимую дифференциацию правила поведения от действий, совершаемых на фактической основе во исполнение этих правил в соответствии с наделенными правами и обязанностями [6, стр. 193] [12].
В том высоком понимании права, которое составляет фундамент правового государства, оно не может быть примитивно сведено только к закону. Право не может быть индифферентно к содержанию закона. С этих позиций закон может быть правовым (если он отвечает идеям права) и неправовым (когда он им не отвечает). В настоящее время можно констатировать, что наша страна не избавились (и, думается, еще не скоро избавится) от неправовых законов. Несовпадение права и закона – реальность современной России.
Правовые идеи, представления о праве составляют гуманитарную сущность права, в значительной степени характеризуют его потенциал как социального регулятора. Подход к праву как средству общественного согласия обусловливает и соответствующий подход к его фундаментальным идеям: свободы, равенства и справедливости. Значительный вклад в раскрытие идейного потенциала права внесен B.C. Нерсесянцем: «Право по своей сущности и, следовательно, по своему понятию — это исторически определенная и объективно обусловленная форма свободы в реальных отношениях, мера этой свободы, форма бытия свободы, формальная свобода» [4, стр. 342]. По его мнению, «сам принцип формального равенства имманентен праву как таковому и выражает присущую ему справедливость» [7, стр. 52]. С этим подходом трудно поспорить, однако следует признать, что выбор той или иной идеи в качестве основы права носит субъективный характер (и это в принципе нормально, ведь именно субъективность исследователей составляет основу плюрализма в подходах). Действительно, свобода и равенство — подлинно правовые идеи. Однако, на наш взгляд, наиболее полно и адекватно воплощает суть права идея справедливости. Сама эта идея ни при каких обстоятельствах не противостоит идеям свободы и равенства, а тесно соприкасается с ними. Идея права не исчерпывает всего его содержания. Идея обладает лишь властью авторитета, чего для права мало. Право имманентно включает и авторитет власти, в этом важнейшая отличительная черта права как социального регулятора. Поэтому право — это не просто та или иная идея, но идея, получившая нормативное закрепление, доведенная до уровня нормы закона. Но если норма осталась на бумаге, не реализовалась в общественных отношениях, она не выполнила функции права как социального регулятора. Норма, реализованная в общественных отношениях, признается выполнившей функцию социального регулятора, она может быть названа правовой. Так, Р. Штаммлер признает, что лицо, призванное к осуществлению права, должно приводить в действие и существующее несправедливое право. Однако собственную задачу своего учения он как раз видел в том, чтобы повсюду покончить с применением действующего, но несправедливого права [8, стр. 29]. Ю.С. Гамбаров признает, что над отдельными законами стоят высшие нормы, которые и есть сама справедливость, понимаемая, однако, не в духе старого естественного права как нечто вечное и неизменное, заложенное природой в человеке, а как культурный идеал времени, обусловленный совокупностью конкретных общественных условий [9. Несостоятельность приписывания праву свойств вечности, неизменности и всеобщности не говорит ничего, согласно Ю.С. Гамбарову, против естественного права в смысле нерегулируемых положительным законодательством индивидуальных прав личности и идеальных норм с изменчивым содержанием, наполняемым идеями каждой данной исторической эпохи [9, стр. 114]. «Высшее» понятие права, как трактует его Ю.С. Гамбаров, — это право, соответствующее идеалу человеческой культуры, а закон — только более или менее точное его отражение. Следовательно, естественное право существует даже тогда, когда отсутствует позитивный закон. В этом смысле говорят, например, что всякий имеет право свободно выражать собственное мнение, даже несмотря на законодательное запрещение свободы слова. Право здесь выступает не как реализованное в жизни, а в виде «идеи, в виде несовершенных форм общественного сознания» [9, стр. 115]. По мысли Ю.С. Гамбарова, это — тоже право, которое он предлагает называть не традиционным термином «естественное право», а «правом, не санкционированным принуждением» [9, стр. 116]. Однако данная конструкция представляется научно несостоятельной, ведь «несанкционированное принуждением право», понимаемое как идея, существующая в сознании «лучших представителей данного общества», резко расходится с его собственным определением права как внешне обязательного, независимого от воли подчиненного и ненарушимого до своей отмены приказа.
Более того, Ю.С. Гамбаров предлагает различать в праве два элемента: практический (обнаружение властной воли общества) и теоретический (собственно учение о праве). В первом случае возникает необходимость повиноваться нормам, имеющим целью регулировать поведение человека; во втором – возникает возможность познания того, что происходило или должно происходить в человеческих отношениях.
Право, построенное на началах справедливости (естественное право), Ю.С. Гамбаров относит к теоретическому элементу, однако его собственное определение права позволяет считать таковым только то, что относится к элементу практическому. Допуская подобное смешение, он, очевидно, некритически следовал за Р. Штаммлером, который в своих исследованиях пытался доказать, что спор о том, является ли естественное право правом, не имеет под собой логического фундамента. Р. Штаммлер признавал, что естественное право имеет иное значение в социальной жизни, чем право положительное: оно служит целью для законодателя, но не является нормой для судьи или исполнительной власти; оно не имеет силы по отношению к отдельным лицам и не выступает в данном случае как внешняя принудительная норма. Все это, по мнению Р. Штаммлера, не мешает таким идеальным нормам именоваться правом: «разве право какого-либо давно уже вымершего народа не может именоваться правом на том основании, что оно нигде уже не имеет значения?».
Таким образом, вышеприведенные исследования позволяют сформулировать ряд важных выводов и задач.
1. Принцип справедливости в гражданском предполагает системность, то есть одновременность реализации в законотворческой и правоприменительной сферах, а также в правосознании. Таким образом, при изучении принципа справедливости в гражданском праве неизбежны три направления исследований.
Во-первых, исследование проблем реализации принципа справедливости в законотворческой деятельности (принятие гражданских законов) законодательных (представительных) органов государственной власти.
Во-вторых, исследование проблем реализации принципа справедливости в правоприменительной деятельности, при решении (в том числе – в суде) конкретных гражданских дел. При наличии справедливых законов возможна несправедливая их реализация. В настоящее время на этом этапе правового процесса наблюдается кризис реализации принципа справедливости, который обусловлен низким уровнем правосознания и правовой культуры, неэффективностью функционирования институтов демократии.
В-третьих, исследование проблем реализации, а точнее – внедрения принципа справедливости в правосознание граждан, выявление не симптомов, но причин правового нигилизма и выработка эффективных механизмов его искоренения. Все перечисленные направления исследований целесообразно интегрировать в Концепцию правовой реформы в Российской Федерации [10 в целях наиболее полной и комплексной реализации поставленных в ней задач.
49e.ru