Фёдор Мартынович Селиванов
…Он родился 21 августа 1927 г в селе Мазунский Починок Осинского района Пермской области. В 1935 г. их трудолюбивая семья была раскулачена. Федор Мартынович вспоминал, как отец в окно увидел группу, идущую раскулачивать, и спешно стал натягивать сапоги (то, что было на человеке, не забирали). В дом вошли, когда отец успел натянуть лишь один сапог: оставшийся сапог был конфискован вместе с остальным имуществом. Семья бедствовала, лишившись средств существования и крыши над головой. С 12 лет Федор Мартынович стал работать в колхозе. В 1944 г. он был призван в армию, в авиацию, а затем, прослужив около восьми лет, перебрался в город, где работал грузчиком, потом слесарем. Неудержимая тяга к знаниям и незаурядные способности привели Ф. М. Селиванова на заочное отделение филологического факультета МГУ, где он блестяще защитил диплом и был рекомендован в аспирантуру. После защиты диссертации в 1964 г. на тему «Традиционные формулы русского эпоса (к вопросу о его исторической основе)» Федор Мартынович до конца своей жизни преподавал на кафедре устного народного творчества филологического факультета МГУ. Будучи прежде всего былиноведом, Федор Мартынович проявлял интерес и к другим жанрам: историческим песням, духовным стихам, балладам, пословицам, частушкам; занимался проблемами взаимосвязи фольклора и литературы, историей фольклористики, но прежде всего его интересовали вопросы историзма фольклора: большинство его трудов так или иначе связано с проблемами историзма былин. Особое внимание в своих исследованиях Ф. М. Селиванов уделял вопросам поэтики фольклора: начиная с 1966 г., с выхода в свет первого выпуска серии «Фольклор как искусство слова» под редакцией Н. И. Кравцова, он принял участие во всех пяти выпусках. Его статьи отличаются ясностью мысли, глубиной анализа, оригинальностью трактовки. В книге «Поэтика былин» (1977) достаточно полно и всесторонне были охарактеризованы изобразительно-выразительные средства русских былин, а систематический указатель «Художественные сравнения русского песенного эпоса», не имеющий соответствий в мировой науке (причем он был сделан без применения компьютера), подвел итог многолетних исследований Федора Мартыновича в области поэтики.
Как университетский преподаватель, Ф. М. Селиванов большое внимание уделял подготовке учебников и учебных пособий. Не устаревает его книга «Русский фольклор» (1975), где критически рассматриваются учебники по устному народному творчеству и даны образец фольклористического анализа произведений различных жанров. До сих пор участники фольклорных экспедиций активно пользуются его учебно-методическим пособием «Студенческая фольклорная практика» (1982). Весьма ценится студентами и преподавателями учебное пособие «Русский эпос» (1988), где не только дана обстоятельная характеристика жанра былин, но и выявлены основные особенности проблематики эпосоведения XIX — XX вв. Федор Мартынович активно участвовал в совместной подготовке учебника и хрестоматии по фольклору под редакцией Н. И. Кравцова и был составителем хрестоматии для школьников с весьма ценными пояснительными статьями. Эта хрестоматия была переведена на японский язык и издана в Токио.
За какую бы работу ни брался Ф. М. Селиванов, она делалась добротно и с любовью: речь может идти и о редактировании книги П. Д. Ухова «Атрибуции русских былин» (1970), которое Федор Mapтынович осуществил после смерти своего учителя; или о редактировании (фактически составлении) сборников пословиц А. М. Жегулева, В. Н. Кузнецова (1974); А. И. Соболева (1983); или о подготовке «Старинной севской свадьбы», записанной О. А. Славяниной (1978). В cepии «Библиотеки русского фольклора» им были изданы великолепные антологии былин и частушек, а также составлен еще не вышедший том духовных стихов (пока опубликована лишь часть подготовленных тексте в сборнике «Стихи духовные», 1991).
И по сей день выходят его книги и статьи. Так, в 1994 г. в сборнике «Фольклор. Проблемы тезауруса» вышел его указатель «Художественные сравнения в русских народных духовных стихах», дополнивший и завершивший систематический указатель песенных эпических жанров (огромная благодарность В. М. Гацаку, взявшему на себя труд по публикации этого указателя!). В 1995 г. увидели свет учебно-методическое пособие для студентов «Русские народные духовные стихи» и статья «О.Ф. Миллер — исследователь эпоса» («Русский фольклор». Вып. 28. СПб. 1995). В 1999 году дождались своего часа «Городские песни, баллады, романсы» (с чрезвычайно интересно вступительной статьей Федора Мартыновича), сданные в набор еще в 1990 году. Но главное — где-то в недрах издательства МГУ затерялись следы самого важного труда Ф. М. Селиванова: монографии по докторской диссертации «Поэтика былин в историко-филологическом освещении (композиция, художественный мир, особенности языка)». Выход в свет этой книги ознаменует новый этап в исследовании исторической поэтики былин.
Оценивая вклад Ф.М.Селиванова в науку, хотелось бы остановиться на одной из наиболее важных для него проблем — проблеме историзма в изучении эпоса, которая стала привлекать внимание ученых по крайней мере с 30-х гг. XVIII в.: размышления В. Н. Татищева о былине как историческом источнике, или исторический комментарий К. Ф. Калайдовича к сборнику Кирши Данилова (1818), или полемика в журнале «Москвитянин» (1845) между М. П. Погодиным, считавшим, что народные песни могли слагаться лишь о современных событиях, но не о прошедших, и М. О. Максимовичем, полагавшим, что народных певцов волновали не только современные события, но и «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой», на основе которых слагались новые песни о прошедшем. Всем памятна дискуссия начала 1960-х гг. по вопросам историзма эпоса Б.А.Рыбакова с В.Я.Проппом, а также дискуссия 1983 — 1985 гг. в журнале «Русская литература» (С.Н.Азбелев, Б. А. Рыбаков, Ф. М. Селиванов, Т. А. Новичкова, И. Я. Фроянов, Ю. И. Юдин и др.). Последней по времени была дискуссия, развернувшаяся на конференции «Основные этапы изучения русского эпоса», проходившей в 1988 г. в Институте русской литературы. Материалы этой конференции увидели свет в 1995 г. в 28-м выпуске «Русского фольклора» (статьи В. П. Аникина, Б. Н. Путилова, Л. И. Емельянова, Ф. М.Селиванова и др.). Разбор сути и значения этих дискуссий займет достойное место в истории отечественной фольклористики, точка же зрения Ф. М. Селиванова нашла отражение в целом ряде его работ, в том числе в статьях о Ф. И. Буслаеве и О.Ф. Миллере, дискуссионной статье в «Русской литературе» -«К вопросу об изучении историзма русского эпоса» (1984. №1. С. 120- 132) и в его книге «Русский эпос», где историзму русского эпоса посвящен особый раздел. Ф. М. Селиванов выделяет сферы истории как науки и фольклористики, имеющих каждая свой предмет изучения.
Себя Ф. М. Селиванов причислял к последователям исторической школы, признавая при этом важность и необходимость исследования эпоса во всех возможных направлениях и не борьбу, не соперничество, а сотрудничество.
www.philol.msu.ru
Селиванов русский эпос учебное пособие
БОГАТЫРСКИЙ
ЭПОС
РУССКОГО
НАРОДА
Слово былина употреблялось в народной речи в значении быль, былое. В этом значении оно встречается в «Слове о полку Игореве» («По былинам сего времени»), а в литературу вошло как название русских эпических песен в середине XIX в. На севере России для обозначения этих песен был народный термин ста́рина (или старина́, стари́нка). Былина как общепринятое обозначение этих произведений постепенно закрепилось в научной и художественной литературе и в первой половине XX в. стало вытеснять слово старина даже в среде исполнителей.
В последние столетия былины исполнялись без музыкального сопровождения, в более давние времена — под аккомпанемент гуслей. В казачьих селениях юга России былины преобразовались в протяжные песни, исполняемые хором, но в основных очагах бытования эпоса на Европейском Севере России их пение не было коллективным. Эпические песни знали и исполняли немногие знатоки, которых называли сказителями.
В среде крестьян сказители пользовались особым почетом и уважением. Знаменитого сказителя Т. Г. Рябинина (Кижи), ходившего на
рыболовный промысел, старалась заманить к себе каждая артель. «Если бы ты к нам пошел, Трофим Григорьевич, — говаривали рыболовы, — мы бы на тебя работали: лишь бы ты нам сказывал, а мы бы тебя все слушали». П. Н. Рыбников, записывавший былины от этого сказителя, восклицал: «И где Рябинин научился такой мастерской дикции: каждый предмет у него выступал в настоящем свете, каждое слово получало свое значение!»1 В семье Рябининых мастерство сказывания былин передавалось из поколения в поколение. Известным сказителем был и сын Трофима Григорьевича Иван Трофимович. От последнего искусство исполнения былин перенял его пасынок Иван Герасимович Рябинин-Андреев. В 20—40-е годы нашего века был широко известен сын Ивана Герасимовича Петр Иванович Рябинин-Андреев.
О первом и неизгладимом впечатлении от сказывания былин П. Н. Рыбников писал: «Я улегся на мешке около тощего костра [. ] и, пригревшись у огонька, незаметно заснул; меня разбудили странные звуки: до того я много слыхал и песен, и стихов духовных, а такого напева не слыхивал. Живой, причудливый и веселый, порой он становился быстрее, порой обрывался и ладом своим напоминал что-то стародавнее, забытое нашим поколением. Долго не хотелось проснуться и вслушаться в отдельные слова песни: так радостно было оставаться во власти совершенно нового впечатления. Сквозь дрему я рассмотрел, что в шагах трех от меня сидит несколько крестьян, а поет-то седатый старик с окладистою белою бородою, быстрыми глазами и добродушным выражением в лице. Присоединившись на корточках у потухавшего огня, он оборачивался то к одному соседу, то к другому, и пел свою песню, прерывая ее иногда усмешкою. Кончил певец, и начал петь другую песню: тут я разобрал, что поется былина о Садке-купце богатом госте. Разумеется, я сейчас же был на ногах, уговорил крестьянина повторить пропетое и записал с его слов. Мой новый знакомец, Леонтий Богданович из деревни Середки Кижской волости, пообещал мне сказать много былин [. ]. Много я впоследствии слыхал редких былин, помню древние превосходные напевы; пели их певцы с отличным голосом и мастерскою дикциею, а по правде скажу, не чувствовал уже никогда того свежего впечатления. »2
Еще одно свидетельство — этнографа В. Н. Харузиной — об исполнении былин и об отношении крестьян к их содержанию: «День был воскресный и народу в деревне много. Горница быстро наполнилась
народом [. ]. Сели на лавках, на кровати, жались в дверях. Вошел Утка [сказитель Никифор Прохоров], невысокого роста старик, коренастый и плечистый. Седые волосы, короткие и курчавые, обрамляли высокий красивый лоб, редкая бородка клинушком заканчивала морщинистое лицо, с добродушными, немного лукавыми губами и большими голубыми глазами. Во всем лице было что-то простодушное, детски беспомощное [. ]. Утка далеко откинул назад свою голову, потом с улыбкой обвел взглядом присутствующих и, заметив в них нетерпеливое ожидание, еще раз быстро откашлянулся и начал петь. Лицо старика-певца мало-помалу изменялось; исчезло все лукавое, детское и наивное. Что-то вдохновенное выступило на нем: голубые глаза расширились и разгорелись, ярко блестели в них две мелкие слезинки; румянец пробился сквозь смуглость щек, изредка нервно подергивалась шея.
Он жил со своими любимцами-богатырями, жалел до слез немощного Илью Муромца, когда он сидел сиднем 30 лет, торжествовал с ним победу его над Соловьем-разбойником. Иногда он прерывал себя, вставляя от себя замечания. Жили с героем былины и все присутствующие. По временам возглас удивления невольно вырывался у кого-нибудь из них, по временам дружный смех гремел в комнате. Иного прошибала слеза, которую он тихонько смахивал с ресниц. Все сидели, не сводя глаз с певца; каждый звук этого монотонного, но чудного, спокойного мотива ловили они. Утка кончил и торжествующим взглядом окинул все собрание. С секунду длилось молчание, потом со всех сторон поднялся говор.
— Ай да старик, как поет. Ну уж потешил [. ]
— Пожалуй, и сказка все это, — нерешительно проговорил один мужик. На него набросились все.
— Как сказка? Ты слышишь, старина это. При ласковом князе Владимире было.
— Мне во что думается: кому же это под силу — вишь ведь как он его.
— На то и богатырь — ты что думаешь. Не то что мы с тобой — богатырь. Ему что? Нам невозможно, а ему легко, — разъясняли со всех сторон»1.
Как видим, вера в то, что могучие люди, богатыри, жили в далеком прошлом, сохранялась до недавнего времени. Вообще слово богатырь вошло в нашу жизнь как мера оценки людей в беспредельном проявлении их возможностей и лучших качеств.
Но богатыри прежде всего главные герои былин, русского эпоса, повествующего о событиях, связанных со становлением и защитой
Древней Руси, а также о социально-политических конфликтах в Древнерусском государстве.
Свои богатырские качества герои былин проявляют в воинских подвигах во имя защиты родной земли. Былинный враг, нападающий на Русь, всегда жесток и безжалостен, он намерен уничтожить народ, его государственность, культуру, святыни. Так, Сокольник, направляясь в Киев, грозит:
Я соборны больши церкви на дым спущу,
Я печатны больши книги во грязи стопчу,
Чудны образы-иконы на поплав воды,
Самого я князя да в котле сварю,
Саму я княгиню да за себя возьму.
Разорить он хочет стольный Киев-град,
Чернедь-мужичков он всех повырубить.
В одном из вариантов былины Тугарин, засевший в Киеве, —
Опоганил он церкви православные,
Осмердил девиц, молодых вдовиц,
Истоптал он конем всех малых детей,
Попленил Тугарин всех купцов-гостей.
Но на страже Киева, Русской земли, ее независимости и чести стоят богатыри. Добрыня Никитич устраняет постоянную угрозу Киеву со стороны чудовища-змея, совершавшего набеги на город и уводившего в плен множество людей. Алеша Попович освобождает стольный город от бесчинствовавшего в нем Тугарина. Подобный подвиг совершает Илья Муромец, расправляясь с хозяйничавшим в Киеве Идолищем поганым. На Киев нападают несметные вражеские силы, разгром которых неизменно осуществляют богатыри. Место подвигов былинных героев не ограничивается Киевом и его окрестностями. Илья Муромец освобождает Чернигов от неприятельского окружения, одолевает Соловья-разбойника, преградившего путь от Чернигова к Киеву. Богатыри стоят на заставе, оберегая родную землю, совершают поездки в другие страны. И там им приходится проявлять боевые качества.
Деятельность богатырей направлена не только на то, чтобы в данный момент оградить Киев, Русскую землю от посягательств врага, велико ее значение и на все будущие времена: побежденные противники, если они не уничтожены, становятся данниками киевского князя или вынуждены клясться, что во веки вечные ни они, ни их дети и внуки не посмеют нападать на Русь.
В основе безопасности, могущества и славы Русской земли лежит деятельность богатырей. Илья Муромец, уничтожив под Черниговом чужеземные войска, отпускает их главарей, трех царевичей, с таким наказом:
Вы поедьте по своим местам,
Вы чините везде такову славу,
Что Святая Русь не пуста стоит,
На Святой Руси есть сильны могучи богатыри.
Нет таких препятствий, которые бы не смогли одолеть богатыри. Им под силу не только истребление огромных войск врага или фантастических чудовищ, но и дела мирного характера. Микула Селянинович пашет такое поле, что по нему надо ехать три дня, а соху Микулы не могут поднять 30 воинов из дружины Вольги. Илья Муромец едет в Киев непроходимыми лесами и болотами и одновременно устраивает дорогу: одной рукой деревья с корнем рвет, а другой мосты мостит. Стоит вспомнить первоначальные пути сообщения в Древней Руси — только по рекам, — чтобы оценить величие такого дела.
Всякое сражение богатыря заканчивается его победой над противником, но длинный ряд былин показывает непрерывность таких сражений и появление все новых богатырей — защитников родной земли. В былинах получил отражение трудный процесс становления и выживания Древнерусского государства, в течение многих веков отбивавшего набеги кочевых восточных народов. В этой борьбе формировалось историческое сознание восточных славян и сознание единства Русской земли.
Былины, действие которых приурочено к Киеву или имеет отношение к нему (былины Киевского цикла), знают единственного князя — Владимира. Связь былинного Владимира с киевским князем Владимиром Святославичем (годы правления 980—1015) вне сомнения. В утверждении этой эпохи как эпического времени сыграло решающую роль то обстоятельство, что на нее приходится, по выражению К. Маркса, «кульминационный пункт» державы Рюриковичей. К концу X — началу XI в. древнерусское Киевское государство достигло расцвета. Под властью Киева находились, за небольшими исключениями, все восточнославянские племена, а также некоторые неславянские по Волге, Оке, в Новгородской земле. Киевская Русь выходит в число сильнейших государств Европы. В крупных военных акциях князя Владимира участвуют люди со всех концов Русской земли, что формирует у народа представление о ее единстве. Закреплению имени Владимира за былинным князем помогла и деятельность Владимира Мономаха (киевский князь в 1113—1125 гг.), стремившегося удержать Киевскую Русь от дробления на самостоятельные княжества.
Пока Киевское государство было единым, один князь, один стольный город были исторической реальностью. Постепенно Киев утрачивал роль центра восточнославянских земель, падал его политический престиж. Но, теперь уже вопреки действительности, былины не хотели «знать» дробления Руси на отдельные княжества. Именно в это время,
причем из земель и городов Северо-Восточной Руси, становящихся все более самостоятельными и независимыми от Киева, едут на службу к киевскому князю богатыри: Илья из Мурома, Алеша Попович из Ростова, Добрыня из Рязани1. Единство Русской земли оставалось в прошлом, но народ помнил о Руси с Киевом во главе и славил своих богатырей, стоящих на страже ее. Былины утверждали, что нет особых Киевской, Черниговской, Ростовской, Рязанской и других земель, а есть единая Святая Русь; нет иного стольного города, кроме Киева, и нет другого князя, кроме киевского.
Оценивая «Слово о полку Игореве», К. Маркс писал: «Суть поэмы — призыв русских князей к единению как раз перед нашествием собственно монгольских полчищ»2. Призыв к единству русских земель, провозглашенный в «Слове о полку Игореве», по-своему звучал в устном эпосе. Задолго до действительного объединения русских земель идея единства Руси получала художественное воплощение в былинах.
У великого народа должны быть великие предки-герои. Слава и могущество первой крупной восточнославянской державы — Киевской Руси — определили характер деятельности и масштабы личности эпических персонажей. Формирование образов богатырей — процесс длительный и сложный: утрачивались конкретно-исторические детали, на первое место выходили черты типичные, обнажающие идейную и нравственную сущность исторических явлений и событий.
Былины — память народа о своем прошлом, сосредоточившемся в художественно-эпическом времени Киевской Руси. И раньше этой эпохи существовала народная история, запечатлевшаяся в песнях, преданиях, легендах. Былины унаследовали богатые фольклорные традиции предшествовавших столетий и до нашего времени донесли некоторые из них. Среди былин выделяются наиболее ранние, сохранившие следы догосударственного развития восточных славян. В так называемых былинах о старших богатырях герои или сами являются олицетворением непознанных сил природы, или связаны с «хозяевами» этих сил. Таковы Святогор и Волх Всеславьевич, а также безымянный богатырь, при рождении которого происходит потрясение в природе («Рождение богатыря»).
Основной состав былин по характеру конфликтов военного и социально-политического характера соотносится с жизнью Древней Руси. Исследователи находят в русском эпосе следы событий от IX—X до XV—XVI вв. Это не значит, однако, что былины при своем сложении не опирались на конкретные факты. Так, у былинного Добрыни Никитича
был исторический прототип, живший в конце X — начале XI в., дядя князя Владимира Святославича по матери, сподвижник его в военных и политических делах. По крайней мере, две былины — «Женитьба Владимира», «Добрыня и Змей» — связаны с реальными событиями последней четверти X в. — женитьбой киевского князя на полоцкой княжне Рогнеде (980 г.) и введением христианства на Руси (988 г.).
События и деятельность исторических лиц конца XI — начала XII в. составляют значительный исторический пласт в содержании былин. К этому времени относятся летописные упоминания прототипов былинных героев — Ставра Годиновича, Данилы Игнатьевича, Чурилы Пленковича. В этой эпохе берет свое начало имя одного из главных противников русских богатырей — Тугарина (побитого Алешей Поповичем). К этому же времени восходит появление в эпосе главного русского богатыря — Ильи Муромца.
Монголо-татарское нашествие, затем ордынское иго на Руси были временем окончательного формирования русского эпоса. Именно тогда враги, с которыми борются богатыри, стали называться преимущественно татарами.
Окончательная циклизация (объединение) былин вокруг Киева, выдвижение на первый план богатырей, выходцев из собственно русских земель — Муромской, Рязанской, Ростовской (Илья, Добрыня, Алеша), — обусловлены централизующими тенденциями (ярче всего сказавшимися в Северо-Восточной Руси), формированием Московского государства, освобождением Русской земли от ордынского владычества. Становясь по преимуществу русским, старый восточнославянский эпос и его герои не могли отказаться от исконной исторической родины, русский народ не мог забыть колыбели своей государственности. Идеи единства, независимости и могущества Русской земли получали поддержку в движении истории. Былинные герои сами росли, возвышались вместе с помнящим о них народом. И в этом процессе Киев, Древняя Русь, ее герои сами становились все более величественными.
Далеко не все события и герои, однажды воспетые, оставались в памяти потомков. Ранее возникшие произведения перерабатывались применительно к новым событиям и новым людям, если последние казались более значительными; такие переработки могли быть многократными. Происходило и по-другому: прежним героям приписывались дела и подвиги, совершаемые позднее. Так постепенно складывался особый условно-исторический эпический мир с относительно небольшим числом действующих лиц и ограниченным кругом событий. Эпический мир, по законам устной исторической памяти и народного художественного мышления, объединял в себе людей из разных столетий и разных эпох. Так, все киевские богатыри становились современниками одного князя Владимира и жили в эпоху расцвета Киевской Руси, хотя
им приходилось сражаться с врагами, досаждавшими Русской земле с X до XVI в. К этой же эпохе подтягивались и герои (Вольга, Святогор, Микула Селянинович), эпические повествования о которых существовали задолго до княжения Владимира Святославича.
И пусть герои пришли в былины не в одно время, они стали друг другу современниками в подвигах, образовали круг людей, живущих «самостоятельной» жизнью, но не в отрыве от людей обычных, а вместе с ними и ради них. Это богатырская дружина во главе со старшим богатырем Ильей Муромцем. Все вместе они стоят на заставе, оберегая Киев и всю Русскую землю («Застава богатырская»). В ряде былин новый богатырь проявляет себя, когда других богатырей «в Киеве не случилося», то есть они где-то несут ратную службу. В случае большой опасности приходится собирать богатырей по всей Руси («Мамаево побоище»). Отношения кровного братства играли существенную роль в эпосе родового строя. Для былин, эпоса эпохи государства, объединившего восточнославянские и некоторые неславянские племена, на первое место вышло братство духовное, символически скрепляемое обменом крестами. Не случайно все главные богатыри, не будучи родными братьями, стали братьями крестовыми.
Эпические персонажи заботятся и о будущем своей земли. В начале былины о Михайле Потыке главные герои отправляются собирать дань. Илья Муромец и Добрыня Никитич задание выполнили, а Михайло Потык вместо дани привез себе жену. В одном из вариантов былины князь Владимир одобряет поступок богатыря:
В нашу державу святорусскую
Пойдут семена — плод богатырский,
То лучше злата и серебра.
В данной былине надежды князя не оправдались, но показательна его забота о непрерывности богатырских поколений на Руси. Тема преемственности богатырских поколений развивается в былинах «Илья, Ермак и Калин-царь», «Данило Игнатьевич и его сын Михайло».
Между героями эпоса соблюдаются величаво-этикетные отношения. Обращение одного персонажа к другому часто начинается приветствием: Ой ты гой еси. При встрече незнакомого человека богатырь или князь Владимир спрашивают: из какой ты земли, какого отца-матери, как тебя именем зовут, величают по отечеству? Честь богатырская не позволяет нападать на противника врасплох. Дунай Иванович рассуждает перед спящим Добрыней:
Да сонного-то убить да будто мертвого,
Не честь мне хвала будет молодецкая
Да не выслуга будет богатырская.
При входе в палаты богатыри «крест кладут по-писаному, ведут поклоны по-ученому».
Торжественно-этикетные формы поведения богатырей с точки зрения «полезности» представляются иногда неоправданными. Вот Калин-царь с несметным войском подступил под Киев. Илья Муромец (после освобождения его из погреба глубокого) неторопливо седлает коня, выезжает в чисто поле, обозревает вражеские силы — с одной горы, с другой, с третьей. Казалось бы, Илья, видя такую опасность, должен сразу вступить в бой. Нет, он спокойно едет к шатру русских богатырей, входит, здоровается, целуется с крестным Самсоном Самойловичем. Все вместе они «попили, поели, пообедали», и только теперь начинает Илья разговор о деле. Три раза приходится Илье говорить о страшной угрозе, напоминать другим богатырям об их долге и три раза получить отказ.
Территориально былинный мир — вся Русская земля, иногда и другие страны, при поездках туда богатырей. Богатыри могут обозревать всю свою землю с одного места. В былине «Застава богатырская» Илья Муромец с высокой горы видит под летней (южной) стороной луга зеленые, под западной — леса темные, под северной — ледяные горы.. Перед богатырем разворачивается залитая солнцем гигантская панорама Восточно-Европейской равнины, на которой раскинулась Русь.
Широкий былинный мир светел и солнечен, пока ему не угрожает опасность. Вообще в былинах нет естественного чередования времен года, смена погоды лишь сопутствует вторжению враждебных сил. Тогда надвигаются черные тучи, туман, гроза. Меркнут солнце и звезды и от несметных вражеских полчищ:
От того-то от пару лошадиного,
От того от духу человеческа
А и поблекло красно солнышко,
Помертвел батюшко светел месяц,
Потерялися да звезды частые,
Звезды частые да зори ясные.
Было бы неверно принимать эпический мир за идеальный. Внутренний мир былин — это всегда мир противостояния добра и зла, светлых и темных сил. Даже те немногие былины, которые заканчиваются гибелью героев, тем не менее утверждают их нравственную победу Без борьбы с любыми проявлениями зла, насилия, несправедливости немыслим былинный мир, мир богатырских возможностей, и вне такой борьбы образы богатырей просто не состоялись бы.
В защите от иноземных нашествий происходило самоутверждение русского народа среди других народов. Неизбежно поэтому на первый план выходили международные конфликты. С развитием феодальных отношений начинают сказываться противоречия социального порядка. Они проявляются в конфликтах богатырей с князем Владимиром, который
«кормит, поит и жалует» только бояр, а богатырей, оберегателей Киева, обижает. С особой резкостью противостояние обнаруживается в отношениях между Ильей Муромцем и Владимиром. Крестьянин и князь — два полюса социальной иерархии в феодальном обществе. Они противопоставлены и в прямом столкновении — в былине «Илья в ссоре с Владимиром». Несправедливый, жестокий по отношению к Илье (и другим богатырям) в мирных условиях и трусливый, жалкий, беспомощный при смертельной угрозе Киеву, — таков киевский князь. Не теряющий самообладания, не помнящий личных обид, всегда уверенный в победе воин и организатор отпора врагу, защитник вдов и сирот, а также самого князя Владимира с княгиней Апраксией, — таков Илья Муромец. В былинах, как правило, действие доводится до признания правоты и торжества богатыря, но в них не переступается грань реального: князь остается у власти, богатырь продолжает ратную службу.
Внутренняя жизнь Древней Руси порождала и другие конфликты, разрешение которых требовало богатырских возможностей. Особенно бурной и насыщенной политическими событиями была жизнь средневекового Новгорода. Географическое положение этого второго после Киева политического, торгового и культурного центра обеспечивало ему относительную безопасность. Новгородцам тоже приходилось отбиваться от нападения чужеземных завоевателей — шведов и немцев, участвовать в общерусских военных кампаниях и в междоусобных войнах, однако в небольшом Новгородском цикле былин о боевых делах новгородских богатырей не рассказывается. Новгородские былины, которые В. Г. Белинский назвал «благоуханнейшим цветком народной поэзии», донесли до нас неповторимый колорит жизни древнего торгового города.
Гордость Новгорода своими людьми и богатством явно проступает в былине о Садке. Садко, за свою чудесную игру на гуслях получивший несметные богатства и вступивший в соперничество со всем купечеством Новгорода, не смог одержать победы. Если уж Садку, при всем его богатстве, не скупить товары новгородские, кто же посмеет спорить с таким богатым городом? Была даже пословица: кто против бога и Великого Новгорода?
В былинах о Василии Буслаеве оживает бурная жизнь средневекового Новгорода с его внутригородскими распрями и политическими конфликтами, разрешаемыми драками на Волховском мосту, дальними смелыми походами по водным дорогам, в них действуют рожденные новгородской вольницей люди с буйным размахом русской души.
Социально-политические и бытовые конфликты не обойдены и былинами Киевского цикла. Здесь соперничают отдельные семьи («Хотен Блудович») и богатыри из разных городов. Дюк Степанович состязается в богатстве с Киевом и посрамляет киевского богача
Чурилу Пленковича; Иван Гостиный сын из Чернигова выигрывает заклад у князя Владимира. В былинах о Дюке Степановиче и Иване Гостином сыне получил отражение упадок политического престижа Киева в процессе дробления Древней Руси. Разнообразны и показательны для историко-эпического мира и семейные конфликты, о которых былины повествуют.
Характеристика богатырей как исключительно сильных физически людей верна, но она неполна, одностороння. Конечно, большинство былинных героев обладают всесокрушающей мощью. Однако сила сама по себе, не находящая приложения в полезной деятельности, не получает одобрения в народе. Как бы’ни был привлекателен Святогор, он гибнет, применить свою гигантскую силу ему негде. Добрыня, например, не только обладает великой силой, он еще певец и музыкант, каких «на свете не слыхано», нет ему равных (как и Потыку) в игре в шахматы, в стрельбе из лука. О физической силе Садка Новгородского ничего не известно, но его игра на гуслях колеблет моря и озера. Дюк Степанович вознесен над князем Владимиром и Чурилой Пленковичем, над всем Киевом благодаря своим несметным богатствам. Даже Чурила Пленкович, не принимаемый другими богатырями всерьез, обладает такими качествами, каких нет ни у одного из былинных персонажей, — гиперболической силой воздействия на женский пол.
Своеобразные личности — большинство былинных богатырей. Мудрый, великодушный, спокойный, уравновешенный, предусмотрительный Илья Муромец и не верующий «ни в сон, ни в чох», бьющий правого и виноватого новгородский удалец Василий Буслаев; славящийся «вежеством», умением улаживать международные конфликты и споры между персонажами эпоса, певец и гусляр Добрыня Никитич и заносчивый, вспыльчивый Дунай Иванович; скептически настроенный к славе стольного Киева богач Дюк Степанович и «голь кабацкая» Василий Игнатьевич; простодушный, доверчивый как ребенок Михайло Потык и хитроватый, немного хвастливый, «бабий пересмешник» Алеша Попович; легкомысленный щеголь Чурила Пленкович и степенный, гордый своим крестьянским трудом Микула Селянинович. Читатель может дополнить этот ряд контрастных характеристик, внимательно прочитав былины о других богатырях. Каждый из богатырей в предельной, гиперболической степени воплощает в себе какую-то из граней русского национального характера.
Своеобразие историко-эпического мира, беспредельные возможности населяющих его людей определили и особенности повествования об их деяниях. Ряд былин начинается такими стихами:
Во стольном городе во Киеве,
У ласкового князя у Владимира.
Стихи указывают на исторически выдающиеся место и время свершения событий, о которых былина поведает слушателям. Место действия — стольный город Киев. Стольный город невозможен без иных, нестольных городов. Все, что происходит здесь, на княжеском пиру, где собрались князья и бояре, представители других городов и земель, где сошлись и люди из различных слоев населения (богатыри, купцы, крестьяне), получает общегосударственную, общенародную значимость. Княжеский пир как «демократическое» собрание для решения государственных дел одновременно и торжественно-величавое начало повествования о выдающемся событии.
Каждая былина повествует об одном событии или о нескольких, следующих друг за другом. Одновременно с этим на всей Руси как бы ничего не происходит. Изображаемое в былине событие — единственное, заслуживающее внимания, самое крупное, самое важное. Это положение легко понять в применении к былинам воинского содержания, в которых речь идет о сражениях, решающих судьбу Киева и Русской земли. Но, мы знаем, есть былины и бытового плана. Даже заурядный (с точки зрения общенародной истории) факт они могут вознести на поэтическую высоту общечеловеческого звучания. Начало былины о Соловье Будимировиче:
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота окиян-море,
Широко раздолье по всей земле,
Глубоки омуты днепровские.
Взгляд певца, обнимающий всю вселенную (по средневековым представлениям)1, остановился на кораблях, направляющихся из Черного моря по Днепру к Киеву, затем, постепенно сужаясь — на одном корабле Соловья Будимировича, он сосредоточился на отношениях этого героя с княжеской племянницей, завершившихся браком. Бытовое событие оказалось не просто в центре внимания, а самым значимым в данное время на фоне широких раздолий земли.
Не раз мы увидим, как князь Владимир перед своей речью по гридне похаживает, с ножки на ножку переступывает, сапог о сапог поколачивает, белыми руками приразмахивает, золотыми перстнями принащелкивает, русыми кудрями принатряхивает. Или богатырские сборы: обязательно показано, как богатырь седлает коня — на потнички кладет войлочки, застегивает 12 подпруг; и будет объяснено, почему подпруги — шелковые, шпеньки — булатные и т. д. При подробностях в изображении жестов,
поступков, оружия и снаряжения богатырей возникает торжественно-замедленное повествование. Замедление, особенно характерное для начала былины, достигается также повторениями эпизодов, сцен, речей персонажей. К концу былины повествование ускоряется. Весьма часто решающее сражение, воспеванию которого былина посвящена, укладывается, без особых подробностей, в несколько стихов.
В былинах можно встретить сказочные чудеса: здесь и оживление мертвого, и оборотничество, и говорящий конь, и ворон-вестник. Персонажи, связанные с волшебными силами, часто оказываются во враждебных отношениях с богатырями (особенно женщины). Сказалось в русском эпосе и более позднее влияние христианских легенд (чудесное исцеление Ильи, кали́ки Михайла Михайловича, помощь святого Миколы Можайского Михайлу Потыку, Садку Новгородскому). Однако в большинстве случаев необыкновенные качества богатырей не имеют сверхъестественного происхождения. Их монументальные образы и грандиозные свершения — плод художественного обобщения, воплощение в одном человеке способностей и силы народа или социальной группы, преувеличение реально существующего, то есть эпическая гиперболизация и идеализация. Весь состав поэтического языка былин, торжественно-напевного и ритмически организованного, и его особые художественные средства — сравнения, метафоры, эпитеты и некоторые другие — воспроизводят картины и образы эпически возвышенные, грандиозные либо, при изображении врагов, страшные, безобразные.
Если богатырь засыпает, то храпит, как порог шумит (имеются в виду Днепровские пороги); сердце его разгорячилось — будто в котле кипит, истребляет он неприятельское войско — словно траву косит. Начинается поединок двух богатырей, —
Вот не две горы вместе да столканулися, —
Два богатыря вместе да тут соехались.
Раз две горы сталкиваются, дрожит и качается вся земля, — такова мощь сражающихся богатырей. Подобный эффект возникает не только при сражении. Калики перехожие запели «только в полкрика»,
А земля-то ведь мати да потрясалася,
В озерах вода да сколыбалася,
Уж как темные леса да пошаталися,
А в чистом поле травка залелеяла (то есть повяла, полегла).
Может показаться несколько странным, что у былинных персонажей почти всегда праздничная одежда (платье цветное), украшенная драгоценностями. Даже на работающем в поле Микуле Селяниновиче кафтан черна бархата, остроносые и на тонком высоком каблуке сапожки зелен сафьян; сбруя на его лошади и соха, как и предметы, принадлежащие
другим русским богатырям, с золотыми, серебряными и шелковыми деталями; у пахаря кудри качаются, что не скатен ли жемчуг рассыпаются. У эпических жен и невест лицо — как белый снег, очи соколиные, брови соболиные, походка павиная и т. д. В системе украшающих описаний — явное стремление к предельной идеализации своих героев. Им противостоят предельно сниженные образы врагов. Прожорливый Идолище или Тугарин, у которого
Голова. как пивной котел,
А как ушища да царски блюдища,
А глазища да сильны чашища,
А как ручища да сильны граблища,
Ножища — как сильны кичижища, —
выглядят как безобразные уроды.
В разных былинах повторяются одинаковые сцены, строки и группы строк, словосочетания. В художественной системе былин стихия повторяемости больше всего заметна на постоянных сочетаниях эпитетов с определяемыми ими предметами, понятиями, образами. Это вызвано тем, что в эпическом мире предметы и персонажи обладают постоянными качествами. Почти через все былины Киевского цикла проходят образы князя Владимира, города Киева, богатырей. У князя в большинстве случаев будут эпитеты стольнокиевский, солнышко, ласковый; у Киева — стольный, славный, красный; богатыри, если они в группе, — святорусские, поодиночке — удалые добры молодцы. Киев окружают стена городо́вая и башни наугольные; вне Киева — чисто поле и леса темные, шоло́мя окатисто и горы высокие. Нет ничего удивительного в том, что русские богатыри в своих обращениях к неприятельскому царю называют его собакой («Здравствуешь, собака царь Батур!»). Но инерция употребления постоянных эпитетов такова, что и татары называют своего царя собакой («Ай же ты собака да наш Калин-царь!»); есть случаи, когда и он себя так называет, а к своему войску обращается: «Уж вы скверные мои поганые татаровья!» Это явление того же ряда, что и похвальба Идолища своим обжорством и уродством.
У былин, как и у других произведений устного народного творчества, не было твердо закрепленного текста. Переходя от человека к человеку, они изменялись, варьировались; да и один исполнитель редко мог слово в слово повторить одну былину. Каждая былина жила в бесконечном множестве вариантов. Знакомясь по книге с былинами, предназначавшимися для устного исполнения, а не для чтения, надо учитывать, что читаем мы один из возможных вариантов и, может быть, далеко не самый лучший, и читаем то, что должно восприниматься с голоса. Иначе говоря, при публикации былин неизбежны художественные утраты, а подлинники их (устное исполнение) не восстановимы.
Длительное время на Руси существовала традиция рукописных сборников, в которые вносились произведения литературного и устного творчества. Ранние записи былин в таких сборниках дошли до нас от второй половины XVII в. В середине XVIII в. на Урале или в Западной Сибири сложился получивший впоследствии мировую известность сборник Кирши Данилова. Это имя стояло на первой странице рукописи и, возможно, указывало на ее составителя. В сборнике содержалось 26 былин (8 из них печатается в нашей книге). Сборник Кирши Данилова, впервые изданный в 1804 г., неоднократно перепечатывался; последние — 7-е и 8-е издания — в серии «Литературные памятники» (1958, 1977). Эта книга была авторитетным источником познания народной поэзии для А. С. Пушкина; В. Г. Белинский писал о ней: «Это книга драгоценная, истинная сокровищница величайших богатств народной поэзии, которая должна быть коротко знакома всякому русскому человеку, если поэзия не чужда душе его и если все родственное русскому духу сильнее заставляет биться его сердце»1.
В середине XIX в. считалось, что былины забыты русским народом. И неожиданно оказалось, что произведения древнего эпического творчества помнят и поют, причем не в одном селении, а в ряде местностей, прилегающих к Онежскому озеру и реке Онеге. А это почти рядом с Петербургом, столицей России! Павел Николаевич Рыбников (1831—1885), сделавший это открытие, — участник демократического студенческого движения второй половины 50-х годов. В 1859 г. он был сослан в Петрозаводск и стал чиновником в губернском статистическом комитете. Во время служебных поездок по губернии (1859—1863) Рыбников сумел найти знатоков былин и записать от них бесценные сокровища народной поэзии. Эти записи под названием «Песни, собранные П. Н. Рыбниковым» опубликованы впервые в 1861—1867 гг. (4 книги).
В 1871 г. в те же районы с целью собирания произведений эпического творчества выезжает Александр Федорович Гильфердинг (1831—1872), известный историк-славист и этнограф. За два месяца он записал 247 былин. Успех первой поездки побуждал Гильфердинга к продолжению записей былин и к исследованию жизни эпоса в устном бытовании. Летом 1872 г. он снова направляется на Север, но в пути заболевает брюшным тифом и умирает в Каргополе. «Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года» — книга, напечатанная уже после смерти замечательного собирателя (1873).
Былины и следы былин в памяти местного населения собиратели находят в Поволжье, Сибири, на Алтае, в районах казачьего расселения
(Дон, Северный Кавказ, Южный Урал), но основные очаги эпического творчества обнаруживаются на Европейском Севере.
Алексей Владимирович Марков (1877—1917) летом 1898 и 1899 гг. выявил богатейший очаг бытования былин на Зимнем берегу Белого моря. Его записи составили сборник «Беломорские былины, записанные А. Марковым» (М., 1901). Одновременно с Марковым в Архангельскую губернию направляется другой собиратель — Александр Дмитриевич Григорьев (1874—1940). Начал он с Поморья (южная часть западного берега Белого моря), затем обследовал селения по рекам Пинеге (правый приток Сев. Двины), Кулою и Мезени. Три летние экспедиции Григорьева дали материал для трехтомного издания «Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899—1901 гг.». Николаю Евгеньевичу Ончукову (1872—1942) принадлежит честь открытия эпической традиции на Печоре. Две его экспедиции (1901 и 1902 гг.) дали материал для книги «Печорские былины» (Спб., 1904).
Таким образом, в XIX — начале XX в. выявлены основные очаги бытования былин, изданы их собрания, составившие классический фонд русского эпического творчества. Почти все собиратели, работавшие даже в селениях с богатым былинным репертуаром, говорили об угасании эпоса, предрекали его забвение через несколько десятилетий. Советские фольклористы поставили задачу снова обследовать места, где прежде велась запись былин. Повторные обследования должны были или подтвердить прогнозы предшественников, или, если они не оправдались, определить степень сохранности и характер изменения былин в устном бытовании.
«По следам Рыбникова и Гильфердинга» — так называлась экспедиция под руководством братьев Бориса Матвеевича (1889—1930) и Юрия Матвеевича (1889—1941) Соколовых, проведенная в летние месяцы 1926—1928 гг. в районах, прилегающих к Онежскому озеру. Материалы этой экспедиции опубликованы в сборнике «Онежские былины» (М., 1948).
По следам других прежних экспедиций велась собирательская работа под руководством Анны Михайловны Астаховой (1886—1971). С 1926 по 1935 г. обследованием были охвачены Поморье, Пинега, Мезень, Печора и другие районы. Материалы этих экспедиций изданы в сборниках «Былины Севера» (М.; Л., 1939—1951. — Т. 1—2). Записи 40—50-х годов, осуществленные А. М. Астаховой и другими ленинградскими фольклористами, дали еще один сборник — «Былины Печоры и Зимнего берега» (М.; Л., 1961).
Дореволюционные фольклористы ошиблись в определении сроков угасания эпического творчества, но в целом они были правы. В 20—50-е годы происходило постепенное сужение, в ряде местностей — полное
исчезновение былинного репертуара. Сказителей становилось все меньше, многие былины записывались в отрывках, с искажениями. В настоящее время можно считать, что былины окончательно ушли из устного бытования.
К 80-м годам нашего века насчитывалось около трех тысяч записей былин (примерно 80 сюжетов); более двух тысяч напечатаны, остальные хранятся в архивах Москвы, Ленинграда и других городов.
Со времени первых печатных изданий былин не возникало сомнений в том, что это очень древние произведения. Но появлялись вопросы: когда, где, кто их создавал? Ясно было, что эпические герои и события, как они изображены, невозможны в действительности. Стремление понять и объяснить былины породило обширную литературу, входящую в науку о народном творчестве — фольклористику, которая плодотворно развивается уже полтора столетия.
Первые наиболее значительные исследования русского эпоса принадлежат Федору Ивановичу Буслаеву (1818—1897). Ученого интересовали прежде всего первичные истоки былинных образов. Сопоставляя былины с эпосом славянских и других европейских народов, Буслаев находил, что некоторые богатыри сохраняют черты древнейших мифологических героев. В процессе образования народностей каждая из них наследовала исконную мифологию индоевропейского пранарода и развивала ее применительно к своим географическим и хозяйственным условиям.
Последователь Ф. И. Буслаева Орест Федорович Миллер (1833—1889) показал, что русский эпос, опираясь на мифологические образы, формировался в течение ряда столетий (X—XVI вв.) и сложился как единое целое — по системе персонажей, по своему художественному миру.
Александр Николаевич Веселовский (1838—1906) исследовал связи эпоса с первобытной синкретической (то есть не расчлененной на формы и виды) обрядовой поэзией. Из трудов Веселовского и его последователей вытекало также, что в эпосе множества народов есть сходные сюжеты: о змееборстве, о борьбе героя с чудовищами, о поединке отца с неузнанным сыном, о встрече царя (короля) с пахарем и другие. Сходство в эпических сюжетах у разных народов обусловлено одинаковыми стадиями развития, через которые проходит каждый народ, а также их торговыми, политическими и другими контактами.
Связи былин с конкретной историей Древней Руси изучали Леонид Николаевич Майков (1839—1900), Всеволод Федорович Миллер (1848—1913), А. В. Марков и другие дореволюционные исследователи. Именно этим связям уделяется преимущественное внимание в комментариях в конце нашей книги.
Основные направления в изучении былин развиваются и в советскую
эпоху. Отголоски древнейших форм мышления в былинах исследуют В. Я. Пропп (1895—1970) и Е. М. Мелетинский. Связи русского эпоса с фольклором других народов анализируются В. М. Жирмунским (1891—1971), Б. Н. Путиловым, Ю. И. Смирновым. Отношение былин к исторической действительности освещают в своих работах С. Н. Азбелев, В. П. Аникин, Б. А. Рыбаков, М. М. Плисецкий. Немало трудов посвящено выявлению художественного своеобразия былин.
По научным собраниям былин постоянно издаются книги для массового читателя. Во второй половине XIX — первой половине XX в. широкие круги любителей народного творчества могли слушать былины в исполнении мастеров сказителей. Они выступали перед многочисленной аудиторией в Петербурге, Москве и других городах. Сказителя И. Т. Рябинина в 1902 г. тепло принимали города Болгарии, Сербии, Австро-Венгрии.
Об одном из выступлений знаменитой сказительницы и вопленицы Ирины Андреевны Федосовой в Нижнем Новгороде (1896) писал А. М. Горький в очерке «Вопленица».
«Где-то сбоку открывается дверь, и с эстрады публике в пояс кланяется старушка низенького роста, кривобокая, вся седая, повязанная белым ситцевым платком, в красной ситцевой кофте, в коричневой юбке, на ногах тяжелые, грубые башмаки. Лицо — все в морщинах, коричневое. Но глаза — удивительные! Серые, ясные, живые — они так и блещут умом, усмешкой и тем еще, чего не встретишь в глазах дюжинных людей и чего не определить словом ‹. ›
Вы послушайте-тко, люди добрые,
Да былину мою — правду-истину. —
раздается задушевный речитатив, полный глубокого сознания этой правды-истины и необходимости поведать ее людям. Голос у Федосовой еще очень ясный, но у нее нет зубов, и она шепелявит. Но этот возглас так оригинален, так не похож на все кафе-кабацкое, пошлое и утомительно однообразное в своем разнообразии — на все то, что из года в год и изо дня в день слушает эта пестробрючная и яркоюбочная публика [. ]. Все смотрят на маленькую старушку, а она, утопая в креслах, наклонилась вперед к публике и, блестя глазами, седая, старчески красивая и благородная, и еще более облагороженная вдохновением, то повышает, то понижает голос и плавно жестикулирует сухими, коричневыми маленькими руками.
Уж ты гой еси, родна матушка! —
тоскливо молвит Добрыня, —
Надоело мне пить да бражничать!
Отпусти меня во чисто поле
Попытать мою силу крепкую
Да поискать себе доли-счастия!
По зале носится веяние древности. Растет голос старухи и понижается, а на подвижном лице, в серых ясных глазах то тоска Добрыни, то мольба его матери, не желающей отпустить сына во чисто поле. И, как будто позабыв о «королевах бриллиантов», о всемирно известных исполнительницах классических поз, имевших всюду громадный успех, — публика разражается громом аплодисментов в честь полумертвого человека, воскрешающего последней своей энергией нашу умершую старую поэзию».
Артистка Ольга Эрастовна Озаровская, сопровождавшая пинежскую сказительницу Марью Дмитриевну Кривополенову в ее выступлениях, писала: «Как не растерялась старая нищенка перед лицом тысячной толпы? Это тайна артистической власти. Пусть она неграмотная нищенка, а в первых рядах сидят знатные, богатые, ученые, — но бабушка властвует над ними, потому что в эту минуту чувствует себя и богаче и ученее всех слушателей. Она поет «Небылицу», эту пустую и забавную чепуху, и так властно приказывает всем подтягивать, что тысячная толпа, забыв свой возраст и положение, в это мгновение полна одним желанием: угодить лесной старушонке. Обаяние ее личности, твердой, светлой и радостной, выкованной дивным севером, отражается в ее исполнении, и так понятен возглас толпы, одинаковый во всех городах: «Спасибо, бабушка!»1
У сказителей было право на внимание и уважение любых слушателей, будь то в крестьянской избе, у рыбачьего или охотничьего костра, будь то в первоклассном концертном зале. Они были хранителями памяти о героическом прошлом своего народа, более того: они чувствовали живую связь со временем богатырских подвигов. Многие варианты былин завершаются примерно такими стихами:
Тут век о Владимире старину поют, —
Да мы с той поры Илью в старинах поем,
Да отныне поем его до́веку.
В обеих концовках указывается на бесконечно продолжающееся во времени исполнение эпических произведений. В этот непрерывный процесс включен и конкретный исполнитель: поют — он один из многих поющих, первые из них в глубине веков. Особенно выразительно осознание причастности к сохранению памяти о стародавних событиях в
том случае, когда о пении старин сообщается в первом лице: мы конкретного исполнителя — это и первые певцы далеких эпох, и непрерывно следовавшие за ним, и современные, и он сам. В непрерывности сказывания былин реализовалась идея бесконечной преемственности поколений, их единства и связи времен в продолжающейся жизни русского народа.
В бесконечном ряду исполнителей и слушателей былин каждый из них имеет право гордиться подвигами богатырей. Пусть эпические герои выше, сильнее нас, обыкновенных людей, но эти герои наши, святорусские. Славу в веках богатыри заслужили тем, что результаты их деятельности имели значение не только для эпических «современников» их подвигов, но и для всех последующих поколений.
К. Маркс сказал о древнегреческом эпосе и искусстве, что они «еще продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном отношении служить нормой и недосягаемым образцом»1. Это положение применимо и к оценке былин. Не случайно А. М. Горький в ряд образов, имеющих мировое значение, поставил и героев русского эпоса — Святогора, Микулу Селяниновича, Илью Муромца.
1 Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. — М., 1909 — Т. 1. — С. LXXVI, LXXVIII.
2 Там же. — С. LXIX—LXX. П. Н. Рыбников переправлялся на лодке через Онежское озеро вместе с крестьянами. Отдых на одном из островов, во время которого исполнялись былины, был вынужденным — испортилась погода.
1 Харузина В. Н. На Севере: Путевые воспоминания. — М., 1890. — С. 68—70.
1 О рязанском Добрыне см. пояснения к былине «Бой Добрыни с Ильей Муромцем» (с. 529).
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 29. — С. 16.
1 «С высоты птичьего полета» — называют иногда такую позицию обзора. Однако то, что видит эпический повествователь, недоступно для обзора самой высоко летающей птице. С учетом современных технических достижений, это — взгляд из космоса.
1 Белинский В. Г. Полн. собр. соч. — М., 1954. — Т. IV. — С. 381.
1 Озаровская О. Э. Бабушкины старины. — М., 1922. — С. 15.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 12. — С. 737.
feb-web.ru