Яни пС экономические и служебные преступления
Источник: Электронный каталог отраслевого отдела по направлению «Юриспруденция»
(библиотеки юридического факультета) Научной библиотеки им. М. Горького СПбГУ
Актуальные проблемы уголовной ответственности за экономические и должностные преступления :
Яни, П. С.
Актуальные проблемы уголовной ответственности за экономические и должностные преступления : Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора юридических наук
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДИССЕРТАЦИИ
Актуальность темы исследования.
Результаты криминологического анализа преступности в России показывают, что она во многом, а особенно — наиболее опасный вид криминальной деятельности — преступность организованная обрела финансовую опору в незаконном бизнесе.
Это предопределяет особую важность работы по совершенствованию правового регулирования хозяйственной деятельности. И здесь нельзя, думается, переоценить роль, которую играет уголовное право как эффективное средство воздействия на происходящие в экономике процессы. Безусловно, одно из первых мест в развитии институтов уголовно-правового регулирования следует отвести науке уголовного права.
Как показывает изучение проблем применения норм об ответственности за экономические преступления, ставших предметом настоящего исследования, наибольшую сложность для практики представляет неясность большого числа законодательных положений, причем как в хозяйственной, так и уголовно-правовой сферах. Это влечет неединообразие квалификационной практики и многочисленные ошибки при решении вопроса о привлечении к уголовной ответственности за экономические, а также должностные (служебные) преступления, которые традиционно объединяются и как направление надзорной и методической деятельности и как предмет комплексного научного исследования.
Процессы, происходящие в последние годы в экономике, сопровождались — иногда были вызваны ими, иногда сами порождали — значительные изменения в правовом регулировании отношений собственности, налогообложения, осуществления предпринимательской деятельности, обращения валютных ценностей, а также сферы деятельности государственного аппарата.
Этому, в силу, видимо, и объективных и субъективных причин, сопутствовала серьезная дестабилизация практики применения норм уголовного закона об ответственности , за экономические и должностные преступления, охраняющие и, стало быть, особым образом регулирующие названные группы общественных отношений.
Хотя, казалось, можно было бы ожидать, что в сложившихся условиях внимание ученых будет обращено если и не преимущественно, то в значительной мере именно на вопросы уголовно-правовой оценки указанных преступлений, вызывающие особые затруднения следователей, прокуроров и судей и прямо влияющие на обоснованность решений о возбуждении и прекращении уголовного преследования, осуждения лиц, виновных в их совершении, обзор юридической литературы 90-х годов заставляет прийти к неутешительному выводу о том, что поставленные практикой проблемы не подвергаются усиленному штурму со стороны уголовно-правовой науки.
Отрадным исключением здесь являются работы небольшого числа
криминалистов, попытки которых хоть отчасти заполнить создавшийся вакуум привлекают большое внимание практических работников, вопреки расхожему мнению в массе своей остро заинтересованных в глубокой научной разработке и постоянном освещении широкого спектра проблем квалификации уголовных правонарушений в сфере экономики и деятельности государственных служащих.
Анализ дискуссий, которые пусть и не очень часто, но все же ведутся в юридической науке, в не меньшей, чем изучение правоприменительной практики, степени подтверждают особую значимость теоретической разработки квалификационных проблем для определения верных, методологически обоснованных подходов к решению конкретных задач применения норм об ответственности за экономические и должностные преступления. Возможно указать на то. что. как представляется, во многом из-за расхождения в подходе к ряду концептуальных положений теории квалификации ученые и практики зачастую не могут прийти к единому мнению по важным и спорным вопросам, связанным с раскрытием содержания тех или иных признаков экономических и должностных составов преступлений применительно к современным условиям.
В то же время наибольшего приложения сил сейчас, думается, требует не столько дальнейшее развитие научных основ квалификации, сколько разработка базирующихся на опыте их многолетнего исследования подходов к разрешению новых для следственной и судебной практики задач оценки с точки зрения уголовного закона многочисленных нарушений в бизнесе, банковской деятельности, сфере, регулируемой налоговым и валютным законодательством.
Помимо вопросов уголовно-правовой квалификации следственная практика ставит перед наукой еще ряд особо значимых проблем, связанных с осуществлением уголовного преследования за экономические и должностные преступления. В частности, чрезвычайно остры и трудноразрешимы вопросы методического обеспечения прокурорского надзора за обоснованностью решений по делам рассматриваемой категории, а также соблюдения требований уголовно-процессуального законодательства при расследовании экономических преступлений таких важных процессуальных мероприятий, как наложение ареста на имущество в целях возмещения причиненного ущерба и получение сведений, составляющих банковскую тайну.
Цели и задачи исследования.
Цель исследования видится в разработке на основе анализа положений теории квалификации и изучения практики расследования и судебного рассмотрения дел об экономических и должностных преступлениях аргументированного подхода к решению комплекса наиболее сложных и важных в современных условиях проблем уголовно-правовой оценки указанных преступлений.
Целью исследования определены и конкретные задачи, решение которых предлагается в настоящей диссертации. К этим задачам относится:
— выявление основных причин ошибок при квалификации экономических и должностных преступлений и указание на особую роль разработки научно обоснованных подходов к уголовно-правовой оценке указанных преступлений как фактора, противостоящего негативным тенденциям в области уголовно-правовой квалификации;
— выработка на основе анализа разработанных в отечественной науке положений теории квалификации системы уголовно-правовой оценки и ее основного элемента — интерпретационной деятельности, места, объема, иерархии способов этой деятельности при квалификации преступлений;
— применение указанной системы приемов уголовно-правовой оценки при рассмотрении комплекса стоящих перед следственной практикой, наиболее сложных и актуальных проблем квалификации посягательств на собственность, налоговых, валютных и предпринимательских, а также должностных преступлений; разработка с учетом результатов такого подхода аргументированных решений вопросов применения законодательства об ответственности за данные преступления (при этом изучению подвергаются лишь те составы преступлений, которые не декриминализированы с появлением нового уголовного закона).
Кроме того, в перечень задач диссертантом включено исследование наиболее актуальных для следствия по делам об экономических преступлениях проблем применения норм уголовно-процессуального законодательства, связанных с наложением ареста на имущество, находящееся на банковских счетах, возмещением ущерба от хищений, в том числе совершенных работниками т.н. «финансовых компаний» в отношении значительного числа граждан, получением информации, отнесенной к банковской тайне.
Теоретическая база и методология исследования.
Теоретической основой исследования стали многочисленные труды отечественных юристов, посвященные как общетеоретическим, так и конкретным проблемам применения норм уголовного законодательства, исследования по теории права, прокурорскому надзору, уголовному процессу.
В числе ученых, чьи работы анализировались в диссертации: Алексеев С. С, Алексеев А. И.. Борзенков Г.Н., Брайнин Я.М., Владимиров В. А., Волженкин Б. В., Галкин В. М., Герцензон А. А., Дагель П. С., Жогин Н. В., Загородников Н.И., Кригер Г.А., Кудрявцев В.Н., Кузнецова Н.Ф., Куринов Б. А., Луиеев В. В., Люблинский П. И., Ляпунов С.И., Наумов А. В., Никифоров Б. С., Пиголкин А. С., Пионтковский А. А., Суханов Е.А., Сухарев А. Я., Трайнин А.Н., Шаргородский М. Л., Шляпочников А. С., Черданцев А.Ф., а также многие другие.
Эмпирическую базу диссертации составили многочисленные плановые обобщения следственной и судебной практики по уголовным делам об экономических и должностных преступлениях, проводимые Генеральной прокуратурой РФ в 90-е годы (в большинстве из них личное участие принимал автор) и материалы работы созданной в Генеральной прокура-
туре РФ'(управление по надзору за расследованием преступлений) системы помощи зональным прокурорам и следователям региональных правоохранительных органов в оценке наиболее сложных квалификационных, а также требующих анализа с точки зрения уголовно-процессуального закона ситуаций, возникающих по делам названной категории.
Всего таким образом проанализированы материалы более чем 600 уголовных дел. представляющих наибольший интерес для настоящего диссертационного исследования. Кроме того, автором изучено несколько тысяч итоговых процессуальных решений по уголовным делам: постановлений о прекращении уголовного дела, определений Судебной коллегии по уголовным делам и постановлений Президиума Верховного Суда РФ (многие концептуальные решения не отражены в опубликованной практике высшего судебного органа).
В ходе работы по оказанию методической помощи следователям и прокурорам при расследовании дел названной категории и осуществлении надзора за следствием по этим делам диссертантом проведен опрос значительного числа (более 70 человек) сотрудников правоохранительных органов, который позволил выявить некоторые из субъективных причин усиления негативных тенденций в области уголовно-правовой оценки практическими работниками правонарушений, совершаемых в бизнесе, деятельности банковских и государственных служащих, сфере валютного и налогового регулирования.
Автор являлся участником большого числа межведомственных рабочих групп, обсуждавших насущные вопросы правоприменительной практики и совершенствования законодательства о борьбе с преступностью. В настоящей работе использованы материалы заседаний этих групп.
При работе над диссертацией применялись системный, исторический, логический и иные методы научного исследования.
Научная новизна и основные положения диссертационного исследования, которые выносятся на защиту.
Новизна диссертационного исследования выражается, прежде всего, в том, что в нем рассматривается комплекс ранее неизвестных науке уголовного права особо актуальных проблем квалификации экономических и должностных преступлений, характерных для периода становления рыночной экономики и регулирующего ее законодательства.
Также новы для науки уголовного процесса анализируемые в диссертации возникающие в ходе расследования указанных преступлений вопросы, связанные с наложением ареста на имущество, находящееся на банковских счетах, возмещением ущерба по делам о т.н. «финансовых пирамидах», получением информации, содержащей банковскую тайну.
На защиту выносятся следующие основные положения, содержащие научную новизну.
1. Особые сложности уголовно-правовой оценки экономических и должностных преступлений, определенные рядом объективных и субъективных факторов, требуют разработки научно обоснованных подходов к уголовно-правовой оценке указанных преступлений как фактора, проти-
востоящего негативным тенденциям в области уголовно-правовой квалификации.
К числу факторов, оказывающих отрицательное воздействие на решение вопросов уголовно-правовой квалификации экономических и должностных преступлений следует отнести:
— сопутствующее глобальным изменениям в хозяйственной практике появление неизвестных ранее видов преступной деятельности, а также
— способов совершения ряда экономических и должностных преступлений,
— отсутствие у науки и практики готовности к уголовно-правовому анализу данных преступных деяний, связанную с этим ошибочность ряда распространенных среди следователей и прокуроров, да и ученых точек зрения относительно якобы имевшей место декриминализации некоторых объективно вредоносных действий.
— множественность и зачастую противоречивость норм неуголовного законодательства, к которым отсылаю бланкетные статьи уголовного закона,
— недостатки законодательной техники, проявившиеся при создании ряда новелл об экономических преступлениях, приведших, с одной стороны, к рождению «мертвых» норм, а,» с другой, к применению иных вновь появившихся статей к ситуациям, которые по замыслу разработчиков не должны были бы охватываться признаками этих составов.
2. Особо важное значение в названных условиях имеет применение научно обоснованной системы интерпретации положений уголовного закона как важнейшего элемента уголовно-правовой квалификации. При этом следует учесть, что:
а. Бланкетный характер статей об экономических и должностных преступлениях связан с их зависимостью от положений неуголовного законодательства, устанавливающего и «позитивно» регулирующего отношения в сфере экономики и деятельности служащих.
б. Правовая норма изложена специальным правовым языком, все термины которого требуют для их уяснения правоприменителем «расшифровки» путем применения специальных способов и приемов толкования (интерпретации).
с учетом изложенного при конструировании системы интерпретационных способов первое место, вопреки распространенному в науке мнению следует отвести систематическому способу толкования при «расшифровке» признаков составов указанных преступных деяний.
Подробно исследуя роль интерпретационной деятельности в квалификационном процессе, применяя при этом новый, нетрадиционный подход к освещению проблем места и объема толкования, автор приходит к выводам, на основе которых предлагает решение комплекса наиболее актуальных и в большинстве своем неизвестных ранее науке, но весьма распространенных на практике вопросов применения законодательства об ответственности за экономические и должностные преступления.
3. В диссертации разработаны критерии, с помощью которых уста-
навливаются элементы различных форм хищения: мошенничества и присвоения — при неисполнении договорных обязательств и при использовании руководителем средств организации в личных интересах.
Особое внимание уделено такому новому аспекту проблемы квалификации хищений, как уголовно-правовое значение коммерческого риска при совершении сделок. Автором указывается на наличие в ряде рассматриваемых им типичных ситуаций прямого неопределенного умысла на хищение, что дает, в частности, возможность положительно решить вопрос о привлечении к уголовной ответственности работников т.н. «финансовых пирамид» за мошенническое завладения денежными средствами большого числа граждан. ‘
Подробно исследуется комплекс проблем, возникших перед правоприменительной практикой с появлением легитимированного родового понятия хищения, в частности, такой его спорной характеристики как ущерб.
5. Определяется круг лиц, могущих нести по действующему законодательству уголовную ответственность за совершение должностных преступлений. Со ссылкой на положения неуголовного законодательства анализируются различные точки зрения относительно понятия государственного предприятия, показывается несостоятельность отнесения коммерческой организации к числу государственных и муниципальных на основании установления преимущественной доли участника в ее имуществе.
Анализ научной дискуссии о содержании прямого неопределенного умысла помогает обосновать позицию о возможной квалификации как взяточничества ряда распространенных действий, когда лицо передает деньги по так называемой «цепочке».
В работе с теоретических позиций рассматривается ранее не подвергавшаяся анализу в науке проблема разграничения взяточничества и хищения при получении руководителем государственной организации доли от суммы договора.
6. Исследуя вопросы применения норм о налоговых, предпринимательских и валютных преступлениях, автор подробно анализирует те признаки объективной и субъективной стороны этих деяний, спорная трактовка которых в теории и на практике породила наиболее острые и распространенные проблемы.
К числу таких проблем, решение которых предлагается в диссертации, относятся вопросы разграничения «сокрытия» и «занижения» объектов налогообложения (при этом делается тот вывод, что налоговые нормы порой фактически применяется по аналогии, что является грубейшим нарушением закона), возможности привлечения к ответственности за незаконное предпринимательство в сфере торговли за однократную торговую сделку, установления содержания признака названного состава «неконтролируемый доход, законодательного определения незаконного хранения, перевозки и пересылки драгоценных камней и драгоценных металлов, установления содержания незаконной сделки с этими валютными ценностями, а также — сокрытия средств в иностранной валюте.
7. Анализируя нормы раздела УК РФ об экономических преступлениях, автор останавливается на тех признаках новых составов преступлений, которые уже при принятии кодекса вызывают дискуссии относительно их содержания. Подробно исследуются составы главы 23 «Преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях».
8. В разделе, посвященном актуальным вопросам применения уголовно-процессуального закона при расследовании экономических преступлений, подробно исследуются ситуации, в которых возможно наложение ареста на имущество, находящееся на банковских счетах, показывается незаконность распространенной практики наложения ареста на похищенные средства, находящиеся у добросовестных приобретателей похищенного имущества, критически анализируется практика возмещения ущерба, причиненного гражданам, по уголовным делам о хищениях, совершенных работниками т.н. «финансовых пирамид», делаются попытки разрешения коллизии между нормами уголовно-процессуального и банковского законодательства, регулирующего порядок получения информации о счетах и вкладах клиентов и корреспондентов банка.
Практическая значимость и внедрение результатов исследования.
В условиях значительного неединообразия правоприменительной практики особая, координирующая и стабилизирующая роль принадлежит развиваемому диссертантом новому направлению в методическом обеспечении прокурорского надзора за исполнением законодательства об ответственности за экономические и должностные преступления и расследованием по делам о таких преступлениях. Обширная информационная база, точно установленные предмет и конкретные методы данной деятельности, осуществляемой в Генеральной прокуратуре РФ, определили роль этой работы как стадии в процессе формирования позиции Генпрокуратуры по поводу оценки различных особо сложных и распространенных квалификационных ситуаций.
Некоторые теоретические положения, разработанные автором, были включены в перечень предложений, направленных Генеральной прокуратурой РФ в Верховный Суд РФ для обсуждения на Пленуме, посвященном проблемам применения норм об ответственности за посягательства на собственность. Ряд этих предложений стал основой или нашел отражение в данных Пленумом разъяснениях (п.п. 2. 3. 5 постановления Пленума от 25 апреля 1995 г. «О некоторых вопросах применения судами законодательства об ответственности за преступления против собственности»).
По итогам одного из последних обобщений практики применения законодательства об ответственности за экономические преступления автором подготовлено обращение Генерального прокурора в Верховный Суд с предложением рассмотреть на Пленуме ряд конкретных вопросов применения статей главы УК о хозяйственных преступлениях. В обращении содержатся и предлагаемые решения поставленных проблем, в частности, о квалификации налоговых, валютных и предпринимательских преступлений.
Основные положения диссертации опубликованы в 2 монографических исследованиях и 50 статьях в правовой периодике и сборниках научных трудов. Общий объем публикаций — 36,8 п. л.
Результаты работы автора также использовались им при проведении занятий со следователями и прокурорами в прокуратурах, следственных управлениях органов внутренних дел Москвы. Московской области и других регионов. Федеральных и региональных следственных подразделениях налоговой полиции, в институтах повышения квалификации Генеральной прокуратуры РФ в Москве и Санкт-Петербурге, учебных центрах прокуратуры, в выступлениях на научно-практических конференциях, в частности, в МГУ им. Ломоносова М.В., Академии и институте МВД РФ, на координационном бюро по уголовному праву.
Положения диссертации могут быть использованы в правотворческой деятельности, направленной на совершенствование действующего законодательства, а также в процессе подготовки и повышения квалификации юристов.
Структура и объем диссертационного исследования.
Диссертация состоит из введения. 2 разделов, включающих соответственно 3 и 6 глав, заключения, содержащего выводы, сделанные на основании проведенного исследования, и библиографии. Общий объем диссертации соответствует требованиям ВАК.
ВО ВВЕДЕНИИ обосновывается актуальность выбранной темы, определяются цели и задачи, теоретическая, эмпирическая и методологическая основы исследования, раскрывается научная новизна основных положений, выносимых на защиту, указывается на их научное и практическое значение.
В ПЕРВОМ РАЗДЕЛЕ рассматриваются общие проблемы уголовно-правовой оценки экономических и должностных преступлений в современных условиях.
В ПЕРВОЙ ГЛАВЕ раздела автор обосновывает роль научного исследования проблем уголовно-правовой оценки экономических и должностных преступлений как эффективного способа противодействия тенденциям криминализации общества. Приводя точки зрения зарубежных ученых на пути борьбы с теневой экономикой, диссертант присоединяется к тем криминологам, которые полагают, что преступность в России постсоветского периода значительно отличается по своим источникам и иным характеристикам не только от преступности в СССР, но и от криминала в буржуазных странах. Прежде всего такая специфика свойственна наиболее опасному виду криминальной деятельности — преступности организованной. «Наша» особенность заключается, прежде всего, в том, что отличие от организованной преступности других стран, где та базируется на доходах от торговли наркотиками, проституции и т.п. российская обрела финансовую опору в незаконном бизнесе.
Безусловно, одно из первых мест в развитии институтов уголов-
но-правового регулирования следует отвести науке уголовного права. В числе иных направлений в изучении уголовно-правового воздействия на процессы, происходящие в экономике, следует указать на анализ ошибок в применении действующих уголовно-правовых норм об экономических преступлениях, поскольку именно уголовное правоприменение является важнейшей частью регулятивной функции законодательства о предпринимательской, банковской деятельности, налогообложении, валютном регулировании и т. д.
При этом в диссертации подчеркивается, что проведенное исследование в области уголовно-правовой квалификации полностью подтверждает правильность заключения о недопустимости, особенно в современных условиях, отхода от принципа законности как универсального принципа правового регулирования. Изучая и развивая, по мере своих возможностей, положения теории квалификации, автор руководствовался идеей о безусловной необходимости решения вопросов уголовного правоприменения лишь в рамках действия правовой нормы, поскольку именно идеологизация противопоставления права и закона стала базой для целого ряда, так сказать, вторичных причин большого числа ошибок при применении норм уголовного законодательства.
Диссертант указывает на то. что разработка и популяризация обсуждаемой проблематики имеет очевидное криминологическое значение, поскольку эти направления деятельности выступают в роли, образно говоря, правового «ликбеза», помогают заинтересованному предпринимателю и банкиру усвоить некоторые безусловно необходимые им положения уголовного законодательства. Автор поднимает вопрос о необходимости проведения исследований в области криминологической педагогики, имея в виду создание учебно-воспитательной системы уголовно-правового образования для особо криминогенных групп в бизнесе.
Четко очерчивая границы исследования и отделяя его от криминалистического изучения проблемы экономической преступности, автор указывает в то же время на значение понятия экономического преступления для анализа квалификационных проблем.
Анализируя различные высказанные в литературе точки зрения относительно критериев для отнесения преступлений к числу экономических, автор в то же время указывает, что поскольку предпринятое им исследование нельзя отнести к криминологическим, можно допустить известную свободу в употреблении терминологии, учитывая, что это не сможет повлиять на решение конкретных квалификационных задач, и при том условии, что будет установлено, в каком значении употребляются соответствующие понятия.
Имея в виду данную оговорку, диссертант в качестве критерия для выделения группы экономических преступлений выбирает тот. которым пользуется большинство авторских коллективов, работавших над проектами нового Уголовного кодекса. И, таким образом, употребляя термин «преступления в сфере экономики», он относит к ним вслед за проектами нового УК все посягательства на собственность, налоговые, валют-
ные, предпринимательские, таможенные преступления.
Вместе с тем. особо подчеркивается, что из всего числа проблем возникающих при квалификации преступлений в сфере экономики, выбрани в качестве предмета исследования лишь те, которые наиболее часто и настойчиво ставились перед Генеральной прокуратурой следственно-прокурорской практикой.
Говоря об объективных и субъективных причинах роста числа квалификационных ошибок и их связи с изменениями в экономике и праве среди основных причин диссертант называет следующие.
1. Глобальные изменения в хозяйственной практике имели одним из своих последствий появление новых, неизвестных ранее видов преступной деятельности, а также; способов совершения ряда экономических и должностных преступлений. Зачастую криминал маскируется, уголовно-противоправные действия «прикрываются» формой гражданско-правовых отношений.
В результате этого многие следователи и прокуроры, не желая или не умея вникнуть в существо возникающих отношений, неправильно относят их к разряду регулируемых исключительно неуголовным законодательством и основываясь на этом, ничем иным, как правило, не аргументированном мнении, необоснованно отказывают в возбуждении уголовного преследования. Это относится как к случаям хищений, так и хозяйственных и должностных преступлений.
2. Приходится признать, что в силу своей, вероятно, недостаточной квалификации правоприменитель без необходимой критики воспринял утверждения ряда ученых-криминалистов о том, что многие объективно вредоносные экономические нарушения ныне не криминализированы (либо оказались фактически декриминализированными). Следствием этого стало то, что во многих случаях даже очевидные преступления «списываются» на этот счет и не влекут возбуждения уголовного преследования.
На самом же деле в Уголовном кодексе существует немало норм, аналоги которых предлагаются авторами ряда проектов УК в главах об экономических преступлениях как новеллы для российского законодательства. Автором приводится несколько характерных примеров-иллюстраций данной позиции.
3. Ряд норм уголовного закона, ранее, как правило, не расцениваемых как бланкетные, безусловно, должен быть отнесен к числу таковых. Прежде всего, речь здесь следует вести о посягательствах на собственность и должностных преступлениях.
Следует указать также на то, что в последние годы появилось значительное число новых нормативных актов, к которым требуется обращаться при квалификации преступлений по статьям, содержащим бланкетные диспозиции (то есть по всем статьям об экономических и должностных преступлениях). Эти акты, как правило, содержат специальную терминологию, используемую и в законе уголовном.
Однако грамматическое толкование этих понятий рядом криминалистов, основанное главным образом на семантическом анализе, нередко во
многом не соответствует смыслу, в котором они используются в законодательстве хозяйственном, финансовом и т. п.
4. В последние годы в уголовный закон введен ряд норм, применение которых в отсутствие официального толкования невозможно или, по крайней мере, значительно осложнено из-за очевидных недостатков законодательной техники либо иных недочетов, допущенных разработчиками, и не устраненных законодателем.
ВТОРАЯ ГЛАВА первого раздела посвящена ряду наиболее важных, по мнению автора, для нынешней правоприменительной практики и в то же время спорных положений теории квалификации.
Здесь указывается, что определение содержания квалификационной деятельности в значительной степени зависит от решения одного из наиболее острых и давно ведущихся в науке споров о роли уголовного запрета и связанной с ним проблемы пределов самостоятельности предмета уголовно-правового регулирования.
Рассматривая различные точки зрения на этот вопрос, диссертант поддерживает разделяемое рядом дореволюционных и советских юристов мнение о безусловной связи уголовно-правовой нормы с охраняемыми ею нормами иных отраслей права в том случае, если речь идет о преступлениях, которые принято называть экономическими. В то же время наряду с ними, остаются и специфические уголовно-правовые запреты, относящиеся к посягательствам на жизнь, здоровье и т. п.
При этом отмечается, что выбор предмета исследования ставит диссертанта в довольно выгодное, в известном смысле, положение, поскольку применительно к экономическим и должностным правонарушениям рассматриваемый вопрос решается, безусловно, легче, нежели в иных случаях.
Очевидным автору представляется то, что государство законодательно устанавливает и закрепляет как отношения в сфере экономики, так и в сфере деятельности своих служащих. Нарушая содержащийся в уголовной норме об ответственности за экономические или должностные преступления запрет, лицо посягает на уже существующие реальные отношения, связанные, скажем, с нормальной деятельностью государственного аппарата или регулируемым гражданским, банковским, налоговым, предпринимательским законодательством порядком осуществления прав собственности, обязательственных прав, исполнения различного рода обязанностей по учету доходов и уплате налогов с них. ведении определенных видов предпринимательской деятельности на основании специального разрешения и т.п.
Учитывая изложенное, автор считает возможным присоединиться к той точке зрения, что уголовно-правовая норма, охраняющая отношения в сфере экономики, а также, стоит добавить, и в сфере деятельности государственного аппарата, непосредственно связана с нормами иных отраслей права, которые, по выражению Кудрявцева В.Н.. позитивно регулируют охраняемые нормой уголовного права отношения.
При этом правильным диссертант считает высказанное в литературе
мнение о том, что уголовно-правовая норма, предусматривающая ответственность за совершение деяний, посягающих на отношения в сфере экономики и деятельности государственного аппарата, охраняет указанные отношения, тем самым особым методом регулируя их. Охранная и одновременно регулирующая функция уголовно-правового запрета выражена в том, что потенциальная и фактическая его реализация защищает отношения, позитивно регулируемые неуголовными нормативными актами, от деформирующих их, определенных законодателем способов воздействия.
Сложность ряда проблем квалификации экономических и должностных преступлений в диссертации связывается с особенностями конструкций составов экономических и должностных преступлений.
Вкратце касаясь дискуссий об основных функциях состава преступления, автор отмечает постепенное распространение в науке воззрений на преимущественную прагматическая сущность состава. При этом, однако, он полагает, что связанное с известной «математизацией» квалификационной деятельности акцентирование роли состава как идеальной модели нельзя противопоставлять его определению в качестве понятия правонарушения, поскольку конструируя в соответствии со своими представлениями об упречном поведении модель правонарушения, законодатель не может не основывать свои суждения на анализе реальных общественно-опасных деяний и отражает в описании признаков состава понятия различных элементов преступления.
Указав на то, что все виды классификации составов и критерии, на основании которых они созданы, заслуживают самого тщательного исследования, автор вместе с тем подчеркивает, что сделав предметом обсуждения наиболее острые и злободневные квалификационные проблемы — проблемы уголовно-правовой оценки экономических и должностных правонарушений — для рассмотрения в настоящей работе им отобраны лишь два классификационных вида: в первом описательные и простые составы преступления отделены от бланкетные выделяются из числа прочих, в частности, описательных, а во втором составы разграничиваются на материальные и формальные.
Диссертант соглашается с теми исследователями, которые считают допустимым отнесение ряда норм неуголовных отраслей права к источникам права уголовного, усматривая в этом практическое (что особенно важно для темы диссертации) значение существования в отечественном уголовном праве бланкетных диспозиций.
При этом, говоря о причинах использования законодателем бланкетной формы конструкции статей УК, автор обращает внимание на одно из главных, по его мнению, оснований, по которому статьи уголовного закона об ответственности за экономические и должностные преступления сконструированы как бланкетные. Этим основанием является включение нормы неуголовного законодательства, регулирующей отношения в соответствующей сфере, в уголовно-правовую норму.
В свою очередь вывод о включении неуголовных нормативных установлений в уголовно-правовую норму при бланкетном построении диспо-
зиции статьи Особенной части уголовного закона означает, что характеристика «бланкетность» может, строго говоря, относиться только к статьям закона, но не к его нормам. Тогда как во многих работах по правоприменению о бланкетности неправильно, со строго правовых позиций, говорится как о характеристике норм уголовного права.
Рассматривая второй из выбранных им видов классификации, автор однозначно встает на сторону юристов, отрицающих наличие так называемых «беспоследственных» преступлений, признаки которых описаны в формальных составах преступления. Соглашаясь с действительным наличием оснований для деления конструкций составов на формальные и материальные, автор в то же время полностью поддерживает ту точку зрения, что вредные последствия в преступлениях с формальными составами неразрывно связаны с деянием, в соответствующем составе описанном, наступают одновременно с ним и бывают настолько очевидными, что по общему правилу специально доказывать их нет необходимости.
Из изложенного делается весьма значимый для решения ряда конкретных квалификационных вопросов вывод, что при совершении преступления, элементы которого соответствуют признакам формального состава преступления, вина субъекта определяется по психическому отношению к самому деянию (не телодвижению), а не к возможным последствиям этого деяния, указания на которые текст закона не содержит.
Рассматривая вопрос о соотношении квалификации и правоприменения, диссертант указывает, что хотя многие правоведы определяют квалификацию довольно узко и рассматривают ее как часть процесса применения уголовно-правовой нормы, под уголовно-правовой оценкой или квалификацией представляется вполне терминологически и по существу допустимым понимать всякую процессуальную деятельность, отвечающую основному требованию: быть направленной на установление тождества или отсутствия такового между признаками состава («расшифрованными» в результате интерпретации) и данными о реальном, исследуемом с применением установленных в уголовно-процессуальном законе правил, событии.
Поскольку, действительно, в ряде, случаев такого рода деятельность не является стадией применения (в узком смысле) нормы уголовного права, данную квалификацию правильно, видимо, называть — предварительной. Так же как уголовно-правовую оценку, производимую вне рамок уголовной процедуры, принято называть не просто квалификацией, а квалификацией неофициальной.
Вместе с тем, рассматривая квалификацию как научный метод применения уголовного законодательства, можно отнести эту деятельность к правоприменению в широком его смысле. При этом также следует учесть, что процессуальные решения, порождающие реальные последствия для их субъектов, основаны на действии уголовно-правовых норм, при посредстве которых и возникают определенные, хотя и уголовно-процессуальные правоотношения.
Далее диссертант определяет основные этапы квалификационного
процесса, в котором центральное место отводит интерпретационной деятельности.
Различные теоретические вопросы, связанные с этой деятельностью, выделены в ТРЕТЬЮ ГЛАВУ первого раздела. Основываясь на результатах значительного числа обобщений следственной практики, а также постоянно проводимого анализа решений высшего судебного органа, автор делает вывод о том, что толкование (или интерпретация) норм уголовного закона об экономических и должностных преступлениях в процессе квалификационной деятельности является одной из наиболее сложных — ныне, во всяком случае. — проблем, стоящих перед правоприменителем, равно как и перед наукой уголовного права. В качестве подтверждения этого тезиса им приводится мнение крупного дореволюционного юриста Люблинского П.И., чьи идеи, изложенные в специально посвященной вопросам толкования исследовании, до сих активно заимствуются отечественной наукой, о том. что толкование следует рассматривать как основную задачу юриста.
Находя первоочередным рассмотрение вопроса об одном из наиболее важных принципов, в соответствии с которым устанавливаются объем, предмет и метод интерпретационной деятельности в процессе правоприменительной практики, диссертант присоединяется к тем представителям школы российского уголовного права, которые объективно, пусть даже порой и не прямо, и иными словами, ставят под сомнение правильность проникновения в процессе правоприменения в ДУХ закона, полагая как достаточным, так и исчерпывающим обращение к его БУКВЕ. Это положение корреспондирует заключению о том, что толкованию подвергается не норма права, а текст закона, описывающего содержание нормы.
Изучение истории данного вопроса и анализ процесса развития отечественного уголовного законодательства приводит диссертанта к тому заключению, что проникновение в ДУХ закона необходимо в условиях действия в уголовном праве института аналогии. Заполнение аналогией тех мест в законодательстве, где правоприменитель видит пробел, предопределяет особые способы толкования закона, его систему в целом, а восполнение правоприменителем пробела бесспорно следует отнести к нормотворчеству.
Отказ же при уголовном правоприменении и уголовно-правовой оценке деяния от института аналогии и возможности нормотворчества в целом исключает, по убеждению диссертанта, обращение правоприменителя к ДУХУ закона. Противоречие же данному принципу в силу многих причин, в том числе ввиду новизны, в значительном числе случаев, предмета уголовно-правового регулирования и спорности доктринальных трактовок положений УК неизбежно приводит к неединообразию следственной и судебной практики и большому числу квалификационных ошибок.
Приведенные выше заключения оказывают серьезное влияние на решение едва ли не наиболее дискуссионного, внутреннего, так сказать, для института интерпретации вопроса об объеме толкования.
Говоря о том, что большинство юристов, стоящих на позиции признания возможности расширительного и ограничительного толкования, полагают, что словесная формулировка нормы бывает шире или уже мысли законодателя, автор не соглашается с таким утверждением, поскольку исходит, как указывалось выше, из того, что в установлениях уголовно-правового характера, создающих либо регулирующих (или и то, и другое) определенные отношения, нет ничего такого, что не было бы указано законодателем в тексте нормы.
Если даже воля законодателя искажена — с точки зрения ученых или практических работников, а также инициаторов введения закона в действие и его главных разработчиков — дефектами юридической техники, то и это не дает права правоприменителю корректировать ее на том основании, что он, согласно собственному представлению, лучше понимает ее (волю законодателя), чем сам законодатель (не разработчик закона). После введения в законодательный массив конкретной нормы судить о смысле, который вкладывал в эту норму законодатель, можно лишь по самому ее тексту.
Автор подробно анализирует различные точки зрения на перечни обстоятельств, предложение толковать которые распространительно или ограничительно является, на его взгляде принципиальной ошибкой.
В частности, им критикуется то утверждение, что нормы неуголовных отраслей права, к тексту которых отсылает бланкетная статья Уголовного кодекса, ограничивают действие уголовно-правовой нормы. По этому поводу он указывает, что норма неуголовной отрасли права, будучи включенной в норму уголовно-правовую, не может в точном смысле этого слова ограничивать действие последней, так как нельзя говорить об ограничении нормой своего собственного действия.
Вместе с тем, по мнению диссертанта, все же существует целый ряд признаков составов, действительно подлежащих ограничительной или распространительной интерпретации, однако в особом значении названных характеристик объема толкования. С учетом сказанного к данным признакам он причисляет такие, результаты толкования которых могут иметь более или менее широкое значение лишь ДРУГ ПО ОТНОШЕНИЮ К ДРУГУ.
Практически исключают распространительное или ограничительное толкование признаков состава их легальные дефиниции, а также бланкетность. Оговорка «практически» здесь связана с тем, что порой сами дефиниции либо положения неуголовных нормативных актов, на которые делается ссылка, содержат описания, нуждающиеся в толковании (либо уяснении).
В остальных же случаях, то есть по отношению к признакам, выраженным в терминах, не «расшифрованных» в уголовно-правовых или иных нормативных актах, результаты их интерпретации могут быть объективно уже или шире по отношению друг к другу. Например, такие признаки мошенничества как «обман» либо «злоупотребление доверием» наполнялись содержанием, то есть «расшифровывались» в ходе многолетнего примене-
четание с другим словом или словами, то есть употребление в особом контексте. Быть может, именно это уточнение, полагает он, сможет примирить приведенные выше точки зрения с позицией, отстаиваемой им, поскольку, очевидно, ряд авторов, говоря об использовании в законодательстве общеупотребительных слов, имеют ввиду значение этих слов в отрыве от контекста.
Приводя в качестве примера употребление в законодательстве слова «ущерб» в различных сочетаниях, автор заключает, что правовое понятие обозначено символом «ущерб» не потому, что он имеет то же значение в обыденном языке (тогда бы действительно его можно было бы называть общеупотребительным), а только лишь, потому, что некоторые из его значений в обыденном языке будут соответствовать специальному правовому понятию, выраженному знаком юридического языка.
Смысл этого видится в том, что таким приемом законодатель как бы заранее направляет поиск правоприменителем нормы, а также сокращает стадию «расшифровки» понятия юридического языка (эта стадия была бы значительно длиннее, если бы понятие было выражено незнакомым последнему, скажем, математическим символом).
Главной характеристикой состава преступления, существующего в виде системы признаков, при таком подходе представляется не столько то, что он суть набор тех или иных элементов деяния, выделенных законодателем в качестве наиболее существенных и изложенных им в доступных всем лексических символах (терминах), а в том, что это — определенного рода абстракция (модель, как определяется во 2-й главе настоящего раздела со ссылкой на ряд авторов), сконструированная законодателем путем использования искусственного языка, когда — что особенно важно I — не только существенные элементы деяния оказываются закрепленными в тексте нормативного акта (а интерпретатор как бы вынужден дополнять законодателя, руководствуясь в том числе и так называемым ДУХом закона), а все элементы, имеющие значение для квалификации, оказываются, образно говоря, зашифрованными в данном тексте.
«Расшифровывая» с помощью ориентиров, указанных законодателем путем установления в качестве символов специального языка псевдообщеупотребительных знаков, а также путем использования интерпретационных норм в качестве примечаний к очевидно специальным терминам (например, термина «должностное лицо»), и норм, к которым отсылают бланкетные признаки и акты легального толкования, в частности, оценочных признаков, правоприменитель в каждом конкретном случае осуществляет подобным образом процесс преобразования содержания суждения в некую значительно большую по объему (объему формы, но не содержания, по содержанию оно становится уже) логическую конструкцию, объединяющую описания всех однотипных ситуаций реальной жизни, подобных той, которую ему предстоит оценить с точки зрения закона.
В этом, по мнению диссертанта, и состоит существо процесса и результата толкования текста закона. Интерпретационная работа, таким
образом, представляется процессом, обратным тому, который осуществляет законодатель, сжимая в чем-то разнородные ситуации (Их отражение, конечно, их описание) до предельно емкой схемы, в упомянутом выражении Алексеева С. С, Кудрявцева В.Н. и Куринова Б. А., модели.
Описывая систему способов толкования, которой он придерживается, автор указывает, что только в известной степени подразумевает под ней некую иерархию, последовательность действий интерпретатора, строгость соблюдения которой при любых условиях, в которых происходит толкование, позволяет говорить об определенной алгоритмизации интерпретационного процесса. Оговорка здесь связана в том числе и с тем, что до конца «математизировать» процесс толкования и квалификации в целом, вероятно, достаточно сложно.
Диссертант не соглашается с той разделяемой многими исследователями точкой зрения, что первым из применяемых способов толкования является грамматический. Основывает он свою позицию на следующих соображениях.
Определение указанным образом первого этапа работы с текстом нормы во многом связано с тем утверждением, что «законодательные тексты в основном состоят из общеупотребительных терминов, которые принадлежат к обычному, литературному языку», а потому «. понимать такие термины следует в их обычном, наиболее распространенном значении».
Однако, как говорилось выше, данное утверждение диссертант полагает неверным, поскольку ни один термин (но не слово), содержащийся в уголовном законе, не является общеупотребительным в точном смысле этого определения, так как ни один термин не соответствует полностью тому значению, которое в него вкладывается в обыденном языке.
Автор приводит высказанную в литературе мысль о том, что анализ текста закона, то есть «то, что обыкновенно разумеют под грамматическим толкованием, в сущности вовсе не есть толкование», а скорее всего лишь усвоение законодательного текста. По его мнению, такая характеристика относится лишь к первому этапу Грамматического толкования текста нормы, действительно предшествующему иным способам толкования, результаты применения которых зависят от усвоения языковых знаков (и их связи), в которых выражено содержание нормы.
На самом же деле грамматический анализ текста проходит, как полагает диссертант, не в один этап. Первая стадия, на которую многие указывают как на собственно составляющую данного способа интерпретации, заключается в том, чтобы воспользоваться подсказкой законодателя, употребившего в качестве знака метаязыка определенное слово языка обыденного. Это слово связано более всех остальных знаков обыденного языка (и уж, очевидно, более иных символов, знаков иных языков, математического, например) с описанием какого-либо конкретного элемента жизненного события. В результате восприятия данной подсказки интерпретатор вычленяет из группы норм только те, смысл которых
ему предстоит далее раскрывать и убеждается в отсутствии иных терминов, «расшифровывать» которые ему, стало быть, не придется.
Можно согласиться с тем мнением, что этот этап действительно более похож на простое усвоение текста закона, поскольку интерпретатор пока еще по существу исследует только грамматическую форму, в которой заключено содержание нормы. Исключительно к этому же этапу (но не всему рассматриваемому интерпретационному способу) можно отнести и мнение об общих, согласно позиции Шаргородского М.Д.. целях грамматического толкования, согласно которому оно «. ставит своей задачей выяснение буквального содержания закона. «.
На конкретном примере раскрытия содержания понятия «должностное лицо» автор показывает, как за первым этапом грамматического толкования следует толкование систематическое, после получения результатов которого (когда более места для применения приемов систематического толкования не остается) интерпретатор переходит ко второму этапу первого интерпретационного способа.
Остановившись, таким образом, достаточно подробно на наиболее важном, с его точки зрения, вопросе толкования уголовного закона, автор далее рассматривает и иные проблемы, в том числе, приоритетов в применении способов толкования. В частности, он не находит оснований для отстаивания наличия логического способа толкования, указывая, что выделение в специально посвященных этому исследованиях большой группы логических приемов, используемых при толковании, позволяет говорить лишь об особом методе толкования, но методе, в то же время, универсальном, общем для различных способов интерпретационной деятельности. Если же выделить логический способ толкования, то получится, что при других способах использоваться составляющие его приемы не могут, тогда как, на самом деле, все приемы иных способов толкования, безусловно основаны на общих законах логики.
В итоге автор присоединяется к той точке зрения, что логическое толкование в широком смысле охватывает все способы толкования и, по сути, растворяет их в себе, в частности, систематическое толкование служит, главным образом, целям выяснения логической связи между отдельными нормами.
Говоря об историческом способе толкования, диссертант отвергает результаты обращения в ходе интерпретации нормы к так называемым внешним источникам толкования закона, к которым относят, в частности, различного рода документы, объясняющие цели введения того или иного закона (например, пояснительные записки, материалы обсуждения в законодательном органе), если при этом интерпретатор выходит за пределы текста закона.
Характернейшим примером невозможности принятия исторического толкования может служить норма уголовного закона об угоне (ст. 148-1 УК РСФСР), которой совершенно неожиданно для разработчиков и законодателя оказались криминализированы многие случаи временного позаимствования имущества, ранее не расценивавшиеся как преступные.
Вместе с тем, как указывается в работе, в пределах текстуального толкования закона детализировать те или иные признаки составов преступлений возможно и посредством приемов исторического способа толкования. К признакам, которым подлежат историческому толкованию, можно с определенными оговорками вслед за Кудрявцевым В. Н. отнести такие, которые определены им как постоянные, то есть, в отличие от признаков переменных, не меняющие своего содержания на протяжении времени действия нормы.
Выделяемое некоторыми юристами специально-юридическое или технико-юридическое толкование нельзя рассматривать, на взгляд автора, как особый интерпретационный способ. Основной задачей применения этого способа видят раскрытие содержания специальных юридических терминов посредством, во-первых, обращения к их легальной дефиниции и к актам легального толкования, что является, по убеждению диссертанта, не толкованием, поскольку не требует каких-либо специальных приемов и пр.. а уяснением содержания и. во-вторых, грамматической обработки текста, что представляет собой, как указывалось выше, первый этап грамматического толкования или усвоения (по довольно точному выражению Люблинского П.И.) текста нормы.
В соответствии с завершающей главу интерпретационной схемой, предлагаемой диссертантом, содержание бланкетных терминов, а таковых — абсолютное большинство в статьях об экономических и должностных преступлениях — должно устанавливаться посредством обращения к положениям неуголовного законодательства или иных нормативных актов, к которым отсылает интерпретируемая статья. Содержание терминов, которые можно, с приведенной выше оговоркой, назвать собственно специальными (например, «хищение»), и ряда оценочных (например, «особо крупный размер сокрытия объектов налогообложения») — посредством легальных дефиниций.
Значение терминов, характеризующих другие оценочные признаки, уясняется, прежде всего, путем обращения в актам легального нормативного толкования или даже просто к судебным источникам, например, опубликованным решениям Верховного Суда по конкретным делам.
Таким же образом следует уяснять значение признаков, выраженных, в терминологии автора, псведообщеупотребительными терминами. Эти термины по существу очень схожи с оценочными. Об этом, в частности, как уже говорилось, свидетельствует их различное понимание в правоприменительной практике, объективно подтвержденное необходимостью последующего разъяснения их содержания высшим судебным органом.
В литературе часто перечисленные виды уяснения относят к систематическому толкованию, что, однако представляется не совсем верным, поскольку никакого собственно толкования при этом не происходит, а правоприменитель в лучшем случае пользуется результатами интерпретационной работы суда.
Грамматическое (на втором этапе) и историческое толкование, о
существе которых говорилось выше, применяются лишь в том случае, когда результаты применения иных способов оставляют для них какое-нибудь пространство. В то же время, при отсутствии всех указанных выше источников уяснения содержания нормы права путем логической «обработки» ее текста, интерпретатор вправе обратиться непосредственно к последним способам, например, перейти сразу же от первого ко второму этапу грамматического толкования.
Таким же образом должен поступить, как считает автор, и Пленум Верховного Суда, когда впервые рассматривает какой-либо не определенный законодательно оценочный либо псевдообщеупотребительный термин (к таким терминам можно отнести, например, приведенное выше словосочетание «неправомерное завладение имуществом» или, скажем, «ценное имущество»).
Во ВТОРОМ РАЗДЕЛЕ работы диссертант рассматривает конкретные проблемы квалификации экономических и должностных преступлений, а также ряд актуальных вопросов уголовного процесса, возникающих при расследовании преступлений в сфере экономики.
ПЕРВАЯ ГЛАВА второго раздела посвящена ряду методологических аспектов изучения проблем уголовной ответственности за экономические и должностные преступления, в частности, некоторым методологическим особенностям изучения конкретных проблем уголовно-правовой оценки экономических и должностных преступлений.
Автор указывает, что поскольку тема диссертации была во многом определена задачами, которые наиболее часто возникают перед правоприменителем и которые он. в свою очередь, ставит перед Генеральной прокуратурой, то это предопределили комплексное решение этих задач. При этом исследованию подвергались различные группы признаков составов преступления применительно к какой-либо общей многоаспектной с точки зрения уголовно-правовой оценки квалификационной ситуации. Подобным образом в диссертации излагаются, скажем, проблемы применения норм о посягательствах на собственность в связи с типичными ситуациями в современной деловой практике. В то же время, там, где это было возможно, диссертант старался не отступать от более привычного изложения материалов, разграничивая блоки проблем соответственно группам признаков состава преступления.
Указывая на сохранение актуальности обсуждаемых в диссертации вопросов, автор приводит для сравнения анализируемые статьи УК РСФСР в сопоставлении со статьями УК РФ, предусматривающими ответственность за те же деяния. При этом, указывает он. как видно из содержания глав 2-4 раздела второго, приводимые составы сохраняют конститутивные признаки, являющиеся причиной квалификационных сложностей, ставших предметом обсуждения в нашей диссертации.
Отвечая на вопрос о том. почему проблемы уголовно-правовой оценки посягательств на собственность и. так сказать, собственно экономических: предпринимательских, налоговых и валютных преступлений — рассматриваются в диссертации в комплексе с вопросами квалифи-
нации должностных преступлений, автор указывает на целый ряд обстоятельств. В частности, он говорит, что именно сферы экономической и служебной деятельности подверглись наибольшему воздействию изменений, происходящих в хозяйственной жизни общества, регулирующего его законодательства. Кроме того, в диссертации как в главах о посягательствах на собственность и иных экономических преступлениях, так и в главе о должностных преступлениях рассматриваются квалификационные вопросы, связанные, как правило, с оценкой различного рода нарушений в экономической практике.
Подчеркивается большое значение прокурорского надзора для изучения проблем уголовной ответственности за экономические и должностные преступления.
Диссертант пишет, что в условиях дестабилизации квалификационной практики особая роль в ее корректировке принадлежит новому направлению в методическом обеспечении прокурорского надзора за исполнением законодательства об ответственности за экономические и должностные преступления.
Разрабатывая данное направление в течение последних лет, диссертант создал в управлении по надзору за расследованием преступлений Генеральной прокуратуры РФ успешно функционирующую систему помощи зональным прокурорам и работникам региональных правоохранительных органов в разрешении наиболее сложных вопросов следственной практики.
Эта характеризующаяся большой интенсивностью деятельность дает богатый материал для научного исследования актуальных проблем применения уголовного и уголовно-процессуального законодательства, возникающих при расследовании дел о преступлениях в сфере экономики и государственной службы, позволяет апробировать и оперативно внедрять результаты научного исследования, в том числе и проводимого автором, в практику правоприменительных органов, в значительной мере формирует позицию Генеральной прокуратуры по тем или иным спорным квалификационным проблемам и вопросам применения уголовно-процессуального законодательства.
Диссертантом описывается информационная база, предмет и конкретные методы данной деятельности в Генеральной прокуратуре РФ.
Проблемы, обсуждаемые во ВТОРОЙ ГЛАВЕ второго раздела, касаются различных аспектов применения норм об ответственности за посягательства на собственность. Первой обсуждается задача установления критерием для отграничения распространенных случаев неисполнения договорных обязательств, влекущих лишь гражданско-правовую ответственность, от деяний, элементы которых соответствуют описаниям признаков различных составов преступлений.
Устанавливая такие критерии, особое внимание автор уделяет признакам хищения, совершенного путем мошенничества, а также присвоения либо растраты вверенного имущества, и незаконного завладения имуществом без цели хищения при неисполнении договорных обязательств
и при использовании руководителем средств организации в личных интересах.
На основании длительного опыта изучения следственной и судебной практики диссертант конструирует типовой казус, существо которого заключается в том, что некая фирма «А» получает по договору авансовые или кредитные средства, но взятые на себя обязательства не выполняет.
Для ответа на вопрос о том, при каких условиях действия руководителя фирмы могут быть расценены как хищение и в какой форме, автор предлагает, прежде всего, проанализировать сравнительно недавно легитимированное родовое понятие хищения. При этом отмечается, что появление в законе рассматриваемого определения при всей подверженности его формулировок во многом, вероятно, справедливой критике значительно облегчило задачу правоприменителя, поскольку перевело споры относительно содержания признаков объективной и субъективной стороны состава хищения из области теории в сферу сугубо интерпретационной деятельности.
Долгое время в литературе велась дискуссия о наиболее четком, охватывающем все формы хищения родовом определении объективной стороны этого преступного деяния. Особенно много споров вызывало описание хищений, совершаемых путем растраты или присвоения, поскольку в этом случае имущество перед похищением уже находилось в фактическом законном обладании у того, кто его затем похищал. Здесь, таким образом, сложно было говорить о собственно ИЗЪЯТИИ имущества.
По мнению автора, следует, видимо, согласиться с той точкой зрения, что при совершении ..действий, описанных ранее в ст. 92 УК РСФСР, а ныне — в ст. 147-1 УК РСФСР, речь все же можно вести об изъятии или обращении в свою пользу чужого имущества, причем обращении, связанном с изъятием из законного владения, так как до момента присвоения или растраты имущество находится в собственности организации, вверившей его лицу, совершившему затем хищение, а после совершения хищения из владения выбывает. Стало быть, правомерно говорить об изъятии не в смысле действия, а в значении этого термина как результата содеянного. В пользу такого решения говорит и формулировка примечания к ст. 144 УК РСФСР «изъятие в пользу . виновного или других лиц».
Некоторые исследователи, однако, критикуя рассматриваемое определение с той позиции, что оно как бы подразумевает возможность только лишь изъятия имущества без его обращений «в пользу. » полагают, что словосочетание «в пользу и т.д.» относится лишь к термину «обращение». Однако этот вывод вызывает возражения, поскольку об обратном говорит то, как употреблены в данном случае союзы «и» и «или». Вместе с тем, нельзя отрицать и недостатки юридической техники, допущенные при конструировании данной дефиниции.
Как полагает диссертант, действия руководителя фирмы могут расцениваться как изъятие чужого имущества в том случае, если будет ус-
тановлено его желание не исполнять договорные обязательства и не возвращать полученные средства, причем желание, имевшее место в момент получения данных средств. Однако если нет достоверных данных о том, что полученный кредит руководитель изначально собирался присвоить или передать своей фирме, а лишь после получения от банка денег решил их не возвращать, то речь об изъятии средств банка как элементе хищения вести нельзя. В последнем случае сам переход денежных средств фирме «А» происходит в соответствии с договором, правомерно (иное не установлено), а потому изъятием в смысле примечания к ст. 144 УК РСФСР он не может расцениваться.
Таким образом, обращает на себя внимание то, что термин «изъятие» раскрывается и посредством уяснения содержания иных признаков понятия хищения. Так, применительно к рассматриваемой квалификационной ситуации трудно назвать правомерное получение денежных средств по договору займа изъятием этих средств у банка. Поэтому приходиться указывать на такие элементы данного действия, состоящего в получении имущества, которые позволяют отграничить просто получение этого имущества от именно ИЗЪЯТИЯ. Используется при этом, в частности, указание на корыстную цель присвоения средств, что, в свою очередь, согласно законодательному определению, является признаком не столько изъятия, сколько хищения в целом.
Об обращении имущества в пользу виновного можно говорить, таким образом, в том случае, если, скажем, руководитель присваивает указанные кредитные средства уже после того, как они стали собственностью фирмы «А». Например, строит себе за счет фирмы дом, на что ему права фирма не предоставляла. В этом случае совершается хищение не средств банка, а средств фирмы. Однако для этого следует установить, что и умысел на присвоение средств возник у руководителя не в момент получения их у банка. И, напротив, как говорилось выше, если такой умысел возник именно при получении кредита, то действия руководителя, знающего, что он наделен правом распоряжаться средствами, находящимися на банковском счете фирмы и предполагающего распорядиться ими в своих личных целях, следует оценивать как хищение у банка.
При хищении средств фирмы действия руководителя расцениваются не как хищение путем мошенничества (что может иметь место в случае завладения средствами банка), а как присвоение руководителем вверенного ему имущества. Это, казалось бы, очевидное заключение, на самом деле, вызывает зачастую большое непонимание у практиков, да и ученых.
Так, например, автор пишет, что рецензируя (это входит в его обязанности прокурора-методиста) подготовленные различными научными ведомствами пособия по расследованию хищений, ему приходится сталкиваться с тем утверждением, что руководители банков похищают путем присвоения государственные денежные средства, полученные банками от Центрального банка в качестве кредитных ресурсов для финансирования
По этому поводу он указывает, что противоправные действия государственных служащих, на которых возложена обязанность распределять государственные средства или иным образом управлять ими (например, размещать их до использования по целевому назначению) в ряде случаев могут охватываться частями 2 или 3 ст. 147-1 УК РСФСР, предусматривающими, в частности, ответственность за хищение государственного имущества путем злоупотребления должностного лица своим служебным положением. И в этом случае руководители частных фирм или банков, получившие с целью их безвозмездного присвоения указанные средства, могут нести ответственность также по указанным частям ст. 147-1 УК РСФСР как соучастники либо как члены преступной (организованной) группы при наличии преступного сговора между должностным лицом и руководителем фирмы.
Однако во многом неправильным является утверждение о том, что «для руководителей негосударственных структур, совершивших аналогичные действия в отношении полученных ими бюджетных средств, ответственность должна наступать по ч. 1 ст. 147-1 УК РСФСР как за присвоение или растрату чужого имущества, вверенного виновному». О такой квалификации может идти речь лишь в том случае, если умысел на завладение возник (поскольку это установлено следствием) у руководителя частной Фирмы после их передачи фирме на основании договора.
Считать же это имущество вверенным руководителю фирмы государством, называя эти средства бюджетными, нельзя. На самом же деле ввиду того, что указанные средства поступили от одного собственника другому правомерно, на основании гражданского закона и договора, то они перестали принадлежать государству, их нельзя называть бюджетными, и они стали собственностью частной фирмы. Стало быть, эти средства вверяются руководителю фирмы не Банком России, а руководимой им фирмой (и пострадавшей стороной, соответственно, выступает эта коммерческая организация).
Рассматривая признак противоправности, диссертант обращает внимание на то. что если ранее в основном подчеркивался объективный, так сказать, элемент противоправности преступного посягательства на имущество, ввиду чего представляется неслучайным обозначение этого признака состава хищения как НЕЗАКОННОЕ или даже ПРЕСТУПНОЕ изъятие, завладение и т.д., то в последнее время акцент все чаще ставится на субъективном его элементе.
Под субъективным элементом противоправности изъятия следует понимать завладение имуществом вопреки воле собственника, не в соответствии с ней. Подчеркивая особое уголовно-правовое значение этого признака, нужно указать на то. что именно невозможность установления соответствующих ему элементов деяния нередко является причиной отказа в уголовном преследовании.
В рассматриваемой ситуации в отношениях между фирмой «А» и банком (равно как и в отношениях между фирмами-контрагентами), опреде-
ляя противоправность изъятия средств банка, можно говорить главным образом об элементе объективном, поскольку, как правило, с установлением умысла на хищение становится ясно, что нарушен гражданский закон и, стало быть, норма уголовного закона, охраняющая соответствующие отношения. Хотя, конечно, присутствует и субъективный элемент противоправности — нарушение воли контрагента, выраженной в договоре.
Вместе с тем, на практике значительно большую сложность представляет установление признака противоправности (именно его субъективного элемента) в случаях, связанных с возможной оценкой действий руководителя как присвоения имущества возглавляемой им коммерческой организации.
Сложность здесь состоит в том, что данный признак состава хищения носит в известной мере субъективный характер, поскольку для его установления требуется выяснение мнения на тот момент еще условно пострадавшей стороны. Этот вопрос определенным образом связан с более общей проблемой обоснованности возбуждения уголовного дела и нередко потому совершенно неправильно подменяется иным, а именно: вопросом о роли заявления потерпевшего для возбуждения уголовного преследования. Разрешение же последнего находят исключительно в области уголовного процесса.
Однако данный спор об обоснованности возбуждения уголовных дел о хищениях лежит не только в уголовно-процессуальной сфере. Рассматриваемые автором проблемы установления признаков состава хищения в рассматриваемых действиях имеют прямое отношение к вопросу о противоправности как характеристике хищения. И именно обязательный характер выяснения обстоятельств, связанных с возможным согласием собственника на присвоение его средств, дает основания утверждать, что без предварительной беседы с предположительно пострадавшей стороной нельзя решить вопрос об уголовном преследовании посягателя.
Так. представляется, что получение денежных средств не может расцениваться как противоправное и причинившее ущерб их изъятие и (или) обращение в свою пользу, если по установленным между акционерами и руководителем фирмы правилам, пусть даже неписанным, какой-либо доход от определенного рода сделок (сумма дохода эквивалентна той, которую использовал в личных целях руководитель) поступает лично руководителю. Например, в тех случаях, когда ему удается организовать проведение особенно выгодной операции. Таким образом, получается, что в момент завладения денежными средствами эти действия совершаются не вопреки воле акционеров, обладающих в совокупности (путем, скажем, вынесения решения на общем собрании) правом принимать значимые для деятельности АО решения, а в соответствии с их волеизъявлением.
Вывод об отсутствии такого признака состава, как противоправность изъятия, основывается на том соображении, что завладение имуществом основано на праве, вытекающем из волеизъявления всех факти-
ческих законных владельцев (владельцев — с точки зрения экономической, но не правовой, подробней об этом ниже) имущества фирмы, И потому реальное «убытие» средств фирмы не просто не признается его акционерами причинившим имущественный ущерб (не признать себя понесшим ущерб может и потерпевший от простой кражи, на что следователь и прокурор обращать внимание при решении вопроса о возбуждении дела по общему правилу не могут), но и фактически объективно им не является. Вместе с тем, диссертант указывает на особую значимость, по крайней мере, двух обстоятельств. Первое заключается в. том, что разрешение собственника обязательно должно быть дано ранее изъятия, дабы оно было известно лицу, присвоившему имущество. В противном случае речь будет идти о неправомерном обращении имущества в свою пользу, поскольку в момент завладения имуществом разрешения на это собственника не было (что охватывалось сознанием посягателя). И если пострадавшая сторона уже после такого несогласованного с ней заранее изъятия станет обосновывать свое нежелание возбуждения уголовного преследования тем, например, что ущерб ей посягателем возмещен или «списывается» с последнего, это не может явиться препятствием для отказа в возбуждении уголовного дела либо прекращении преследования по реабилитирующим основаниям (подобные примеры знает даже практика высшего судебного органа).
Говоря о втором обстоятельстве, автор указывает на сложность, заключающуюся в том, что пострадавшей стороной в случае завладения руководителем средствами фирмы является сама эта, фирма. А интересы последней с точки зрения осуществления гражданских прав отстаивает именно ее руководитель, завладевший средствам. Что же касается акционеров, то они, строго говоря, не являются собственниками или владельцами имущества фирмы, то есть лицами, о которых идет речь в примечании к ст. 144 УК РСФСР.
Автор поясняет, что устанавливая в рассматриваемой ситуации наличие элемента субъективной противоправности и выясняя в связи с этим мнение собственника — фирмы относительно тех личных трат из средств этой организации, которые позволил себе ее руководитель, следователь учитывает установленные гражданским законом общие требования, которые предъявляются юридическим лицом к руководителю организации, имея в виду, что законодатель как бы огласил волю юридического лица.
Руководствуясь положениями о том, что «лицо, которое в силу закона или учредительных документов юридического лица выступает от его имени, должно действовать в интересах представляемого им юридического лица добросовестно и разумно» (ст. 53 ГК РФ) и соответствующими положениями учредительных документов, следователь выясняет, не имело ли места соглашение участников (акционеров) коммерческой организации, существенно изменивших понимание ими и руководителем организации (и. стало быть, прямо отразившемся на психическом отношении руководителя к допустимости траты средств фирмы в его интересах) ука-
занных характеристик добросовестности и разумности.
Таким образом, участники (акционеры) не признаются — по аналогии — собственниками или владельцами (здесь гражданско-правовая аналогия распространилась бы на применение уголовного закона, что совершенно недопустимо), а следствием лишь выясняется, было ли отступление со стороны руководителя от добросовестности и разумности, фактически характеризующих отношение собственника-фирмы, его волеизъявление относительно любых действий руководителя, связанных с имуществом фирмы.
Большое внимание уделяется автором рассмотрению признака безвозмездности вкупе с другим признаком состава хищения — прямым умыслом на безвозмездное, противоправное изъятие имущества и т.д. Им отмечается, что часто уголовное преследование в отношении руководителя фирмы в рассматриваемом типовом примере прекращается, если не удается опровергнуть версию защиты о том, что получая кредит или авансовый платеж, руководитель не имел единственного намерения завладеть им безвозмездно, корыстно и пр. При этом зачастую ссылка на коммерческий или предпринимательский риск, который имел, по мнению следствия, место, делается без всякой дополнительной аргументации лишь затем, чтобы обосновать решение об отказе в уголовном преследовании. Однако уголовно-правовое значение ситуации коммерческого риска не раскрывается. Ту же малоаргументированную позицию можно встретить и в ряде новейших исследований.
Самый общий контрдовод для этого утверждения состоит в том, что .тяжесть риска, должник не может перекладывать на своего кредитора. Для кредитора риска в .принципе, не должно, быть (если он выскажет соответствующее пожелание), поскольку законодательством предусмотрены различные средства обеспечений исполнения обязательств. По существу же вопроса автор приводит следующие соображения.
Если получая банковский кредит или авансовый платеж, предприниматель идет на риск, то есть не знает наверняка, что сможет его отдать, он должен обеспечить исполнение взятых на себя обязательств. Надлежащее обеспечение, например, договор залога, где сумма заложенного имущества, принадлежащего должнику, покрывает сумму возможного ущерба от невозвращения кредита (здесь речь идет только о сумме самого кредита, а не процентов по нему и т.д.), исключает возможность утверждения о наличии у него умысла на причинение ущерба путем безвозмездного и др. изъятия средств банка. Однако в другом случае, когда используется, к примеру, поддельная банковская гарантия и вопреки установленному порядку банк дает фирме необеспеченный кредит, руководитель фирмы нередко пусть даже и не желает, однако допускает с большой долей вероятности, что денежные средства не будут возвращены.
При невозвращении заемных средств налицо причинение ущерба безвозмездным, корыстным завладением, совершенным путем обмана банка. Единственным обстоятельством, препятствующим квалификации указанных
действий как хищения, является невозможность, как представляется некоторым ученым и практикам, определить субъективное отношение лица как прямой умысел на мошенническое хищение. По мнению автора, эта ситуация возникает по многим делам о завладении кредитными средствами значительного числа банков (в качестве характерного примера приводится получившее большой общественный резонанс прекращенное Генеральной прокуратурой дело в отношении Атальянца) и едва ли не по большинству уголовных дел о так называемых «финансовых пирамидах», что придает проблеме исключительную важность.
Вопрос, который ставит автор, заключается в том, должно ли квалифицироваться как хищение причинение в результате рассматриваемых действий имущественного ущерба с учетом охвата сознанием получателя большой вероятности данного следствия своих действий?
В пользу возможности совершения мошенничества с косвенным умыслом высказался Никифоров Б.С., который писал, что обман может лишь сознательно допускаться мошенником. При этом он приводил в качестве примера ситуацию, значительно схожую с той, которую рассматривается и в работе: обман в ней касается другого обстоятельства, однако по существу условия тождественны — безвозмездное изъятие имущества собственника путем введения последнего в заблуждение лицо видит лишь одним из вариантов последствия своих противоправных действий.
Однако возникает сопутствующий вопрос: действительно ли подобное отношение к неизбежным последствиям своего деяния, если оно не может быть охарактеризовано как положительное с точки зрения неаксиологической оценки посягателя, следует расценивать как косвенный умысел?
Анализируя различные точки зрения относительно содержания определения законодателем косвенного умысла и соглашаясь с той, в соответствии с которой грамматическая интерпретация термина «сознательное допущение общественно опасных последствий деяния» исключается сознанием неизбежности возникновения последствий, диссертант указывает, что в рассматриваемой ситуации отношение руководителя к совершаемым им действиям можно охарактеризовать: как прямой неопределенный умысел.
Обосновывая свою позицию, он ссылается на сходную ситуацию, когда хулиган, стрелявший в толпу и убивший человека, заявляет затем о своем нежелании убивать кого-либо или причинять телесные повреждения. Вместе с тем, убийство из хулиганских побуждений, в котором обвинят стрелявшего, суть убийство с прямым, а не с косвенным умыслом, поскольку несмотря на основную цель, определяемую хулиганским мотивом, совершенно определено и желание у хулигана убить или изувечить людей, в которых он стреляет.
Такой умысел признается в науке и практике прямым неопределенным (альтернативным, неконкретизированным). несмотря не только на версию стрелявшего, но и на окончательную оценку его действий, признавших его фактическое безразличие к тому, какие последствия будут
иметь его действия. Таким образом, на основе анализа объективных обстоятельств делается заключение о том, что хулиган ЖЕЛАЛ или убить, или ранить, или просто попугать людей, произведя в них выстрел.
Подобная ситуация возникает и в рассматриваемых примерах, когда руководитель фирмы также делает заявление о том, что не желал причинить своими действиями ущерба, то есть не имел прямого умысла на хищение.
Однако, по мнению диссертанта, в описанной ситуации руководитель совершает свои действия с предвидением как одного, так и другого развития событий (при том, что реального, не вызывающего сомнений в возможности его использования, источника поступления прибыли у него не было и не ожидалось, и исполнение обязательств им вопреки требованиям закона и, договора надлежаще обеспечено не было). А потому причинение имущественного ущерба следует признать следствием совершения ими хищения с прямым неопределенным умыслом.
Касаясь нескольких аспектов проблемы, связанной с ущербом как элементом хищения, диссертант определяет свою позицию по вопросами а) субъективной оценки ущерба при расследовании хищений имущества фирм, б) новых сторон проблемы исчисления ущерба как непосредственного материального вреда при хищениях на производстве и. наконец, в) предмета хищения при мошенническом завладении так называемыми «безналичными» кредитными средствами, в том числе с использованием поддельных банковских авизо.
В работе подчеркивается объективный характер причиняемого хищением ущерба и неправильность позиции ряда практиков, заключающейся в отказе в уголовном преследовании в случае заявления пострадавшей стороны о непричинении ей ущерба объективно имевшим место противоправным, безвозмездным и т.д. изъятием имущества.
Автор полагает неправильным придание уголовно-правового значения тем убыткам, которые может понести изготовитель в случае неполучения прибыли в результате ухудшения качества товара при хищении так называемых неучтенных излишков продукции. Такие убытки не являются непосредственным вредом, причиняемым правоохраняемому объекту, они лишь суть одно из следствий изъятия из владения собственника принадлежащего ему имущества. Эти последствия лежат вне состава хищения и потому их установление не обязательно для квалификации действий лиц, изъявших так называемую неучтенную продукцию.
Говоря о проблеме определения предмета хищения при завладении «безналичными» денежными средствами, автор присоединяется к той точке зрения, что хотя вклад в банк и безналичные деньги, безусловно, включаются в понятие имущества, однако формула «собственник вклада» или «денежных средств в банковском вкладе» — понятие условное, так как и вклад и безналичные деньги являются правами требования обязательственно-правового, а не вещно-правового характера. Поэтому представляется правильным согласиться с предложением Борзенкова Г. Н.
расценивать мошенническое завладение наличными средствами как посягательство на имущество, а завладение безналичными средствами как неправомерное завладение имущественными правами обязательственного характера. В этом случае подтверждается правильность тезиса о материальности предмета хищения как объекта вещного, а не обязательственного права.
В ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЕ второго раздела освещаются наиболее значимые, с точки зрения автора работы, вопросы применения норм об ответственности за должностные преступления. Первым из них называется вопрос о субъекте составов этих преступлений.
Указав на фундаментальную разработку проблемы развития понятия должностного лица в истории уголовного права в связи с экономико-политической ситуацией в России в работах Волженкина Б.В., диссертант в то же время подчеркивает, что затрагивает лишь собственно квалификационные вопросы, порожденные применением легальной дефиниции должностного лица в современных условиях.
Говоря об изменении в подходе следственной и судебной практики к решению рассматриваемого вопроса уголовно-правовой оценки, автор указывает, что вплоть до последнего времени спор об отнесении работников частных предприятий к числу должностных лиц по той причине, что такое предприятие рассматривается как государственное ввиду преобладания доли государственного имущества в уставном капитале, по существу практикой и теорией разрешен не был. Значимость проблемы определения государственного предприятия сохраняется и с принятием нового Уголовного кодекса, поскольку для коммерческих организаций, не являющихся государственными или муниципальными предприятиями, предусмотрен особый порядок возбуждения уголовного преследования.
Проводимые диссертантом в качестве прокурора-методиста Генеральной прокуратуры РФ обобщения следственной практики, а также и информация, поступающая от слушателей институтов повышения квалификации прокурорских работников в Москве и С.-Петербурге, показывают, что существуют самые разнообразные решения данного вопроса. В одних регионах к государственным предприятиям относят такие, где хотя бы один процент имущества в уставном капитале принадлежит госпредприятию. В других высчитывают размер доли участника и если частным предприятиям принадлежит более половины, то предприятие к государственным уже не относят. В третьих доли вообще не считают, поскольку полагают, что если одним из участников является частная фирма или гражданин, то предприятие уже не является государственным.
Обзор нормативных актов разного уровня позволил диссертанту указать на основания для приведенных различных позиций. Вместе с тем, анализ гражданского законодательства, законодательства о приватизации и научных работ в области цивилистики привел к убедительному выводу о том, что к числу государственных предприятий, работники которых при известных условиях могут нести ответственность за совершение должностных преступлений, относятся лишь принадлежащие одному
собственнику — государству. При этом автор соглашается и с тем утверждением, что даже и «создание акционерного общества со 100%-ным государственным участием есть создание нового, самостоятельного частного собственника. Экономически это — государственное предприятие, а юридически — частный собственник».
Далее диссертант рассматривает несколько достаточно часто встречающихся в следственной практике особенно сложных и не обсуждавшихся в теории квалификационных ситуаций, первая из которых заключается в том, что лицо либо группа лиц получают от различных граждан деньги, обещая оказать им содействие в удовлетворении должностным лицом просьбы указанных лиц. После получения эти деньги в определенной своей части передаются следующему звену в цепочке, ведущей к должностному лицу либо последнему непосредственно. Вместе с тем. зачастую установить факт передачи взятки так и не удается.
Как полагает автор, если лицо создает впечатление у дающего, что может само совершить действия в пользу последнего в силу занимаемого им служебного положения, то в этом случае, равно как и в том, если бы лицо обещало дающему передать эти средства должностному лицу, которое полномочно принять» нужное решение, действия дающего — в зависимости от получения либо неполучения взятки должностным лицом, имеющим названные полномочия, — должны квалифицироваться как дача взятки или как покушение на дачу взятки.
В описанной выше ситуации возможно несколько вариантов оценки действий получающего в зависимости от его умысла на использование полученных денежных средств. Если WU’, получая деньги, знает, что эти средства «не дойдут» до должностного лица, а останутся в цепочке «получающий — должностное лицо» (исключая последнее звено), в его действиях усматриваются признаки мошенничества. Если же лицо,, получая деньги и затем передавая их по цепочке, уверено, что они в определенной своей части будут переданы должностному лицу, то тогда у него — совокупность нескольких составов: пособничество в получении взятки – как, впрочем, и у всех других «звеньев», включая последнее перед должностным лицом звено в цепочке, у которого пособничество охватывает посредничество, причем вменяется здесь фактически полученное должностным лицом, а также хищение в форме мошенничества, вменяемое в той сумме, которую получившее деньги лицо оставило себе и о которой точно знало, что она останется у лиц-«звеньев» в цепочке, не дойдя до должностного лица.
Вместе с тем мошенничество следует вменять только в том случае, если дающий был обманут и полагал, что вся сумма будет передана получившим деньги должностному лицу. Если же дающий знал, что часть средств получившее их лицо оставит себе (пусть даже ему — дающему не было известно, сколько именно), признаки хищения не усматриваются и вменять можно только соучастие в даче взятки.
Однако наибольшую сложность представляет та ситуация, когда передавшее деньги лицо безразлично относится к тому будут ли в итоге
деньги отданы должностному лицу: оно допускает как то, что деньги будут переданы, так и то, что они останутся у «звеньев» в цепи передающих при том, что эти «звенья» воспользуются своими знакомствами с должностным лицом и просто попросят его принять решение в пользу передавшего, деньги или иное имущество должостному лицу так и не вручив (данная версия имеет место по ряду уголовных дел). В этом случае у указанного лица наличиствует, по мнению автора, неопределенный или альтернативный умысел — они не знают, в какой части деньги будут оставлены у себя следующим звеном, а в какой — переданы должностному лицу, но допускают как передачу взятки, так и непередачу ее.
Однако в судебной практике господствует мнение о том, что действия, совершенные с неопределенным умыслом, должны быть квалифицированы в зависимости от наступившего результата. Если же следовать этому правилу, то получается, что и квалификация действий указанного лица должна по общему принципу проводиться в зависимости от фактических последствий и быть связана с размером денежных средств, переданных в конце концов должностному лицу.
Стало быть, если передающий деньги лишь допускал передачу ее должностному лицу (в случаях, когда отсутствуют признаки мошенничества), но равно допускал и непередачу, и если деньги все-таки переданы не были, даже если в результате какой-либо договоренности с должностным лицом действия в интересах дающего были совершены, получается, что вменять ему (отдавшему деньги) дачу взятки нельзя.
Интеллектуальный момент умысла состоит в рассматриваемой ситуации в сознании общественно опасного характера своих действий, но приобретающего такой характер лишь в том случае, если передача взятки окажется необходимой для достижения конечной цели, лежащей вообще вне состава (действия, совершенные за взятку). Дающий, однако, вполне допускает (волевой момент), что его действия могут и не быть общественно опасными, поскольку понимает, что получающий у него деньги может и не являться должностным лицом и брать деньги также и не для передачи должностному лицу в качестве взятки, если искомая передающим ценности цель может быть достигнута без этого.
Если не согласиться с выводом о невозможности квалификации «по результату», то следует допустить, что дача взятки возможна не только с прямым, но и с косвенным умыслом. Правда, выходом из этой ситуации, как и в приведенных выше случаях квалификации хищений, является указание на то, что неопределенный прямой умысел по справедливому мнению, теоретически невозможно отграничить от неопределенного косвенного (Злобин Г.А.. Никифоров Б.С.).
При этом диссертант присоединяется к существующему мнению о том, что «конструирование ответственности за преступления с неопределенным умыслом по фактически наступившим последствиям . приводит к непреодолимым затруднениям, если фактически не наступили никакие преступные последствия» (Дагель П. С, Котов Д. П.).
В результате он соглашается с тем заключением, что если при не-
определенном умысле субъект более или менее ясно представляет себе преступные последствия, хотя бы в виде сознания их неисключенности, то приходится сделать вывод, что общественная опасность деяния определяется наиболее тяжелым объективно возможным и отражавшимся в сознании субъекта последствием. Поэтому в случае ненаступления общественно опасных последствий, которые субъектом не исключались, он должен нести ответственность за покушение. В рассматриваемой автором ситуации — за покушение на дачу взятки.
Говоря о том, что вопросы разграничения хищения и взяточничества достаточно подробно освещались в литературе, диссертант в то же время указывает, что предлагаемая им для рассмотрения проблема, также относящаяся к этому перечню, ранее уголовно-правовому анализу не подвергалась.
В следственной практике возникло немало схожих ситуаций, когда руководитель государственной организации, приобретающей, к примеру, оборудование, требует от продавца доли от суммы договора и получает ее. Такие ситуации часто квалифицируются как получение взятки, хотя с этим, как полагает автор, далеко не всегда можно согласиться. В ряде случаев, как представляется, имеет место хищение путем злоупотребления должностным лицом своим служебным положением.
О взятке можно говорить в той ситуации, когда сумма сделки была определена сторонами или даже одной стороной (продавцом) еще до высказанного должностным лицом требования и после изложения им своего требования не увеличилась.
В данном случае в сумму сделки изначально предполагалось включить и фактически была включена стоимость закупленного оборудования, а также предполагаемая прибыль. Государство не понесло прямого материального ущерба от того, что требование руководителя госорганизации было удовлетворено: передача ему указанной суммы не была связана с дополнительным изъятием государственных средств путем увеличения стоимости сделки, а полученная им доля от суммы договора явилась частью прибыли фирмы, то есть принадлежащим ей имуществом. При таких условиях признаки хищения отсутствуют.
Во втором же случае необходимость удовлетворения требований должностного лица вызывает увеличение цены договора именно на требуемую им сумму. И тогда объективно получается, что эта сумма была с использованием указанной сделки изъята у государства, передана фирме-продавцу с обязательным условием ее дальнейшей Передачи должностному лицу, затем отдана ему и им присвоена. На признаки хищения: безвозмездность изъятия, прямой ущерб от него также указывает то, что если бы незаконное требование со стороны должностного лица отсутствовало, размер денежных средств, указанный в договоре и выплаченный администрацией по сделке должен был быть меньшим как раз на указанную сумму.
Исследуемые в ЧЕТВЕРТОЙ ГЛАВЕ второго раздела проблемы связаны с квалификацией налоговых, предпринимательских и валютных преступле-
Диссертант отмечает, что в отличие от должностных преступлений и посягательств на собственность, практически все признаки состава налоговых норм Уголовного кодекса служат источником сравнительно новых квалификационных проблем для правоприменителя. Это и неудивительно, имея ввиду незначительный период действия «основного» налогового состава — ст. 162-2 УК РСФСР, связанной с этим немалой неопределенности следственной и судебной практики и «неразработанности» данных проблем в теории уголовного права.
Особенностью составов налоговых преступлений является описание преступных действий преимущественно посредством определений, содержащихся в хозяйственном законодательстве. И хотя диспозиция рассматриваемой нормы не является полностью бланкетной, как. например, ранее ст. 88 УК РСФСР, употребляемые в ней термины «объекты налогообложения», «сокрытие объектов. » требуют «расшифровки» и отсылают, таким образом, к нормативным актам, где данные понятия раскрываются. Бланкетность формулировок налоговых статей уголовного закона, как указывалось выше, требует не столько толкования нормы, сколько уяснения содержания бланкетных признаков путем обращения к налоговому законодательству.
Одной из серьезных проблем является установление содержания термина «сокрытие объектов налогообложения», используемого законодателем в ст. 162-2 УК РСФСР. Ряд ученых относят к сокрытию и действия, состоящие в занижении налогооблагаемой базы. Такой подход в целом разделяется практикой.
Однако хотя в описании указанного состава преступления содержится термин «сокрытие», налоговое законодательство в то же время для определения нарушений содержащихся в нем положений использует кроме приведенного еще и другие термины, в частности, «занижение». При этом законодатель не дает разъяснения того, что следует понимать под действиями, описанными как «сокрытие» и «занижение», как отличать одно от другого.
Изучение правоприменительной практики позволило установить, что зачастую следственные органы и суды относят к сокрытию объектов налогообложения действия, состоящие в представлении в налоговые органы заведомо неправильных отчетных документов, но только лишь в том случае, если искажению отчетности предшествовало умышленное искажение данных в первичной документации. Если последнее места не имело, то представление в налоговые органы искаженных данных называют занижением объектов налогообложения, как сокрытие не расценивают и уголовного дела по данному факту не возбуждают.
Данная позиция основана, очевидно, на том соображении, что внесение в отчетные формы неверных сведений без искажения первичного учета не может быть направлено на введение в заблуждение налоговых органов, их обман, поскольку совершенно очевидно для налогоплательщика это нарушение будет легко выявлено контролирующими органами.
Последнее обстоятельство свидетельствует, по мнению следователей, об отсутствии умысла на сокрытие, о простой ошибке в подсчетах. Причем в последнем случае возможно говорить даже и о невиновном нарушении.
По мнению диссертанта подобное определение двух видов налоговых нарушений, в котором по отношению к занижению употребляется слово «ошибка» (следовательно, такие действия рассматриваются как невиновные, неправильное определение объекта в результате которых нарушение происходит случайно, неосознано для руководителей), не соответствует налоговому законодательству, различного рода подзаконным актам, а также выявляемой в ходе проверок практике данных нарушений.
Так. и налоговое законодательство и принятые на его основании документы ГНС прямо говорят о возможности умышленного занижения объектов налогообложения, что однозначно определяет невозможность указания на неумышленность либо «ошибочность» налоговых нарушений как на критерий для разграничения сокрытия и занижения объектов налогообложения.
Применяя в определенной им в первом разделе диссертации последовательности различные способы толкования, диссертант указывает, что поскольку закон не раскрывает понятий сокрытия и занижения объектов налогообложения, и нет в настоящее время и его официального толкования, завершающим шагом должно стать сравнение употребления в русском языке слов «сокрытие» и «занижение».
Различие между сокрытием и занижением, исходя из семантики этих знаков русского языка, в рассматриваемой ситуации должно состоять в том, что первое означает отсутствие в представленных в налоговые органы документах информации об объекте налогообложения целиком, в то время как второе — наличие в представленных в налоговые органы документах информации об объектах налогообложения, но в искаженном, уменьшенном виде.
И хотя порой утверждается, будто статья 162-2 УК предусматривает ответственность и за сокрытие дохода по одной из операций, что, таким образом, становится для валовой прибыли занижением, такой вывод, однако, не основан на законе. Несмотря на то. что налоговое законодательство действительно применяет термины «прибыль» и «доход» для определения и объектов налогообложения, и величин, используемых при их расчете (то есть поступлений от различных отдельных операций, формирующих общий налогооблагаемый доход), уголовное законодательство употребляет их только в первом смысле. Об этом прямо говорит формулировка диспозиции ст. 162-2 УК РСФСР: «сокрытие полученных доходов (прибыли) или иных объектов налогообложения».
Сказанное означает, что если, предположим, в отчетных документах за налогооблагаемый период указывается валовая прибыль (именно она, а не отдельная операция признается законодательством объектом налогообложения), а искажению в сторону уменьшения подверглись лишь данные об одной из проведенных операций, речь приходится вести только о занижении, а не о сокрытии объекта налогообложения — прибыли.
Все вышеизложенное заставляет автора прийти к выводу о том, что, строго говоря, уголовное преследование по ст.162-2 УК РСФСР возможно лишь при совершении действий, выразившихся в полном неотражении в документах, представляемых в налоговые органы, данных о конкретном объекте налогообложения. Если согласиться с этим утверждением, то выходит, что отражение в таких документах искаженных в сторону уменьшения данных об объекте налогообложения не будет образовывать состава указанного преступления.
Вопрос о содержании понятия сокрытие объектов налогообложения не утратит свою значимость и с принятием нового законодательства, поскольку статья об ответственности за налоговые правонарушения сохранила анализируемую формулировку.
Обсуждая возможность квалификации действий неисправных налогоплательщиков по совокупности указанных составов: ст.ст. 162-2 и 148-3 УК РСФСР, диссертант заключает, что фактическая неуплата налогов не охватывается понятием сокрытия объектов налогообложения и требует при определенных условиях самостоятельной уголовно-правовой квалификации.
Определенное место в работе отведено рассмотрению вопроса о том, какого рода должен быть обман, чтобы действия, объективно состоящие в неперечислении налоговых платежей и причинившие потому ущерб (в данном случае — государству) могли заслужить указанную уголовно-правовую оценку, проблемам окончания сокрытия объектов налогообложения (ст. 162-1 и 162-2 УК РСФСР), разграничения повторности и продолжаемого налогового преступления.
В условиях господства точки зрения о возможности оценки как преступных только прямоумышленных налоговых нарушений следственная практика нередко признавала таковыми действия, явно совершенные по неосторожности. Нередко следствием и судом делается тот вывод, что определенный опыт бухгалтерского работника либо руководителя обязательно свидетельствует о заведомости выявленных нарушений налогового законодательства.
Вместе с тем, такое априорное мнение о том, что указанные лица должны — в силу своих обязанностей — знать все вопросы налогообложения, не лишает следователя или дознавателя обязанности тщательно выяснять вопрос о том, был ли действительно информирован работник о предъявляемых к нему требованиях.
Необходимо также учитывать, говорится в диссертации, что в соответствии с Указом Президента от 21.01.93 «О нормативных актах центральных органов государственного управления Российской Федерации» нормативные акты министерств и ведомств Российской Федерации, затрагивающие права, свободы и интересы граждан или носящие межведомственный характер, принятые после 1 марта 1993 г. должны проходить государственную регистрацию в Минюсте РФ и. подлежат официальному опубликованию». В противном случае они не влекут за собой правовых последствий как не вступившие в силу и не могут служить законным
основанием для регулирования соответствующих правоотношений, применения каких бы то ни было санкций к гражданам, должностным лицам и организациям за невыполнение содержащихся в них предписаний.
Это. как полагает диссертант, означает, что если ведомственный акт налоговой службы не был зарегистрирован и опубликован по тем, к примеру, основаниям, что он является, по мнению руководства ведомства, сугубо внутренним документом, скажем, методическим письмом (но объективно он все-таки затрагивает права, свободы и интересы граждан), то даже при соответствующем указании налогоплательщику местными налоговыми органами на необходимость выполнения содержащихся в этом письме требований, ему нельзя вменить нарушение налогового законодательства, в частности, в форме сокрытия объектов налогообложения ни умышленно, ни неосторожно.
Факт неопубликования такого документа имеет уголовно-правовое значение для установления элементов деяния, соответствующих признакам как объективной, так и субъективной стороны состава преступления: во-первых, неопубликование акта может означать, что правило, которое нарушило данное лицо, не должно применяться в силу упомянутого Указа от 21.01.93 и, во-вторых, лицо вполне аргументировано может полагать данное правило в связи с неопубликованием документа налоговой службы не подлежащим исполнению, несмотря даже на соответствующие разъяснения сотрудников налоговых органов.
Обсуждая достаточно острый, хотя, быть может, с точки зрения общих проблем уголовно-правовой оценки – частный вопрос о возможности квалификации продажи так называемой поддельной водки ее изготовителем по ст. 162-5 УК РСФСР, диссертант не соглашается с той точкой зрения, что «реализация товара собственного производства является неотъемлемой частью предпринимательской деятельности и не может рассматриваться как самостоятельная предпринимательская деятельность в сфере торговли».
Он полагает, что, действительно, изготовление лицензионной продукции без соответствующего разрешения не для продажи в большинстве случаев не имело бы смысла для изготовителя, а потому указанные действия сопутствуют друг другу. Однако из этого еще не следует, что каждое из данных действий не должно квалифицироваться самостоятельно. И существование ст. 162-4 УК РСФСР вовсе не кажется в этом случае бессмысленным, поскольку есть немало иных видов деятельности, вовсе не связанных с производственной (например, незаконная банковская и др.), которые при надлежащей формулировке диспозиции статьи 162-4 УК РСФСР (устранении ссылки на административную преюдицию) были бы охвачены данным составом преступления.
Особое внимание в диссертации уделяется двум наиболее актуальным для следственной и судебной практики проблемам применения ст. 162-5 УК РСФСР: определения неконтролируемого дохода, на цель извлечения которого при незаконном предпринимательстве в сфере торговли указывается в законе, а также — возможности привлечения к уголовной
ответственности за однократную незаконную торговую сделку.
В одних регионах под неконтролируемым доходом понимают всю сумму выручки от незаконной предпринимательской деятельности в сфере торговли, в других доходом признается разница между продажной и покупной ценой товара, в том числе и изготовленного из приобретенного сырья (материалов) без учета затрат на транспортировку, хранение и т.д.. а неконтролируемым признается доход, полученный в результате осуществления торговли и не учитываемый налоговыми органами.
Вместе с тем в тех случаях, когда следствие придерживается первой из указанных точек зрения, а суд — второй, это приводит к вынесению оправдательных приговоров, поскольку указанная разница между выручкой и расходами может не достигать пятидесяти минимальных размеров оплаты труда, то есть такого размера неконтролируемого дохода, при котором возможно привлечение к уголовной ответственности по ст. 162-5 УК РСФСР.
Кроме того, как правило, следствию очень трудно опровергнуть версию защиты о высоких произведенных затратах, фактически поглотивших весь доход, что как бы и планировалось коммерсантами. Таким образом, их действия не расцениваются (в силу отсутствия признаков субъективной стороны) и как покушение на незаконную предпринимательскую деятельность в сфере торговли.
Анализируя налоговое законодательство, определяющее и использующее понятие «доход», автор соглашается с критическими замечаниями Волженкина Б.В.. направленными последним в Генеральную прокуратуру РФ по поводу разосланного на места совместного с МВД Обзора судебной практики по делам рассматриваемой категории и приходит к тому заключению, что из текста закона однозначно следует: доход не равен прибыли, а потому, если руководствоваться этим соображением, под неконтролируемым доходом следует понимать всю сумму поступлений от незаконной предпринимательской торговой деятельности без учета каких-либо расходов.
Обосновывая мнение о распространении действия ст. 162-5 УК РСФСР на однократную предпринимательскую операцию в сфере торговли, диссертант полагает необходимым отвергнуть априорное, в общем, заключение о том, что используемые законодателем термины «предпринимательская деятельность», определяемая как систематическая, и «незаконное предпринимательство» схожи в том смысле, что содержание второго понятия является частью содержания первого.
Диссертант указывает, что диспозиция основного состава, содержащегося в части 1 ст. 162-5 УК РСФСР, фактически представляет собой легальную дефиницию термина «незаконное предпринимательство». Поэтому даже если заключить, что с позиций грамматической интерпретации понятия «предпринимательской деятельности» и «предпринимательства» близки, то и в этом случае следует принять во внимание, что законодатель в обсуждаемой уголовно-правовой норме специально определил «незаконное предпринимательство» как понятие, не тождественное
предпринимательской деятельности, пусть даже незаконной.
Данный вывод, в свою очередь, основывается также на анализе налогового и иного законодательства, предметом регулирования которого является и однократная реализационная, то есть торговая, операция.
Таким образом, заключает автор, следует прийти к выводу о том, что из формулировок диспозиции статьи 162-5 УК РСФСР не следует, будто законодатель ввел уголовную ответственность лишь за повторное либо неоднократное нарушение правил предпринимательства. Поэтому если лицом нарушены данные правила однократно, но при этом извлечен неконтролируемый доход в крупном или особо крупном размере, его действия надлежит квалифицировать как незаконное предпринимательство в сфере торговли по статье 162-5 УК РСФСР. Вместе с тем, в ст. 171 УК РФ законодатель изменил редакцию анализируемой нормы употребил понятие незаконной предпринимательской деятельности, чем значительно обострил рассматриваемую проблему и фактически создал базу для утверждения о невозможности привлечения к ответственности по этой статье за однократную незаконную предпринимательскую операцию.
Сложность уголовно-правовой оценки незаконного оборота драгоценных камней и драгоценных металлов, связана, по мнению автора, прежде всего с тем, что сам порядок оборота так и не был определен Правительством РФ в каком-либо одном нормативном акте, несмотря на соответствующие предписания, содержащиеся в законодательстве о валютном регулировании и валютном контроле, а также в Указах Президента РФ.
Вместе с тем. автор поддерживает высказанное в литературе мнение о том, что многочисленными нормативными актами Правительства, а также Президента фактически определен некий порядок, отступление от которого и следует признать незаконным оборотом драгоценных камней и металлов. По мнению автора, постановления Правительства хотя и адресованы, с одной стороны, тем, кто непосредственно связан в силу служебных или трудовых обязанностей с работой с валютными ценностями, но, с другой, — и неограниченному кругу субъектов. Поэтому если, скажем, указанные постановления говорят о том. что всякое найденные и полученные из вторсырья драгметаллы должны быть сданы государству, то это исключает совершение каких-либо сделок с ними. В работе приведены те документы, на основании анализа которых диссертант приходит к такому заключению.
Рассматривая конкретные квалификационные ситуации, вызывающие наибольшее число вопросов у следственной практики, диссертант показывает, что весьма распространенный в последнее время договор залога драгоценных камней, обеспечивающий исполнение кредитного договора, неправомерен с обеих сторон и в действиях залогодателей и залогодержателей — ответственных лиц банка можно усмотреть незаконное хранение указанных валютных ценностей (однако не совершение незаконной сделки с ними).
Отвечая на вопрос о том, устанавливается ли в ст. 162-7 УК
РСФСР запрет на совершение определенных действий (в т.ч. хранения) только с валютными ценностями или также и запрет, связанный с рядом действий со всякими драгоценными камнями, в т.ч. и искусственными, автор, применяя приемы различных интерпретационных способов, приходит к выводу о том, что речь в названной статье уголовного закона идет о запрете совершения определенных действий, в частности, сделок, именно с валютными ценностями, к которым закон искусственные драгоценные камни не относит.
На примере одного из квалификационных заключений, составленных им в процессе действия созданной им в Генеральной прокуратуре РФ системы методической помощи следователям и прокурорам, автор со ссылкой на многочисленные нормативные документы опровергает ту высказанную в науке точку зрения, что такое валютное преступление как сокрытие средств в иностранной валюте может быть совершено лишь в форме активных целенаправленных действий.
Он подчеркивает важность вопроса о том, является ли нарушением правил о валютных операциях сокрытие валютных средств или, иначе говоря, является ли требование Закона «О валютном регулировании. » об обязательном зачислении таких средств на счета в уполномоченных банках правилами о валютных операциях и что в данном случае может быть расценено как сама валютная операция. Отрицательный ответ на этот вопрос будет означать, что законодатель криминализировал с 16.07.94 действия, которые ранее преступными не считались и, таким образом, в соответствии со ст. 6 УК РСФСР нельзя привлекать к уголовной ответственности тех, кто скрывал валютные средства до указанного дня.
Отвечая на этот вопрос, диссертант, подробно анализируя положения валютного законодательства, указывает, что если относить сокрытие валютных средств, состоящее в незачислении валютной выручки на счета в уполномоченные банки, к нарушению правил о валютных операциях, то следует четко определить, какому из содержащихся в п/п «а», «б» и «в» пункта 7 ст. 1 Закона «о валютном регулировании и валютном контроле» условий валютных операций отвечают действия, состоящие в зачислении валюты на счета в уполномоченных банках.
По представлению автора, формулировка п/п «а» может быть распространена на указанные действия, как на операции, во-первых, связанные с использованием валюты как средства платежа (хотя непосредственно при этом никакого платежа не осуществляется, однако указанные деньги являются валютной выручкой, то есть ранее были использованы как средство платежа, а последующее зачисление «связано» с предыдущим использованием); во-вторых, эта операция связана с переходом «иных прав на валютные ценности», в частности, с определенными правами банка по отношению к средствам клиента, с правами, вытекающим из договора расчетно-кассового обслуживания.
Учитывая изложенное, диссертант находит основания утверждать, что сокрытие валютных средств должно рассматриваться как нарушение правил о валютных операциях, а стало быть привлечение к уголовной
ответственности за сокрытие валютных средств, совершенное до 16.07/94. возможно.
ПЯТАЯ ГЛАВА второго раздела посвящена рассмотрению ряда квалификационных вопросов, связанных с введением в уголовное законодательство (раздел VIII УК РФ «Преступления в сфере экономики») новых составов и новых признаков ранее действовавших составов.
В частности, автор указывает, что некоторые нормы, созданные путем усечения составов действующего Уголовного кодекса, заслуживают критики, в том числе и в связи с недостаточным уровнем юридической техники. Например, использование в ст. 169 УК РФ «Воспрепятствование законной предпринимательской деятельности» при конструировании диспозиции казуистического способа изложения запрещаемых действий не исключает упрека в предоставлении правоприменителю возможности самой широкой трактовки положений данной нормы ввиду включения в текст статьи общей и неконкретной формулы «иное незаконное вмешательство в деятельность индивидуального предпринимателя или коммерческой организации».
Сомнения вызывает правильность указания на причиняемый незаконным предпринимательством крупный ущерб (ст. 171 УК РФ «Незаконное предпринимательство»). Наиболее распространены подобные нарушения в торговой деятельности. Ныне они охватываются составом незаконного предпринимательства в сфере торговли, содержащемся в ст. 162-5 УК РСФСР. Для признания данных действий преступными последняя норма не требует установления факта причинения ущерба, однако указывает на цель извлечения неконтролируемого дохода.
Поскольку некоторые исследователи, говоря о причиненном незаконным предпринимательством ущербе, совершенно очевидно понимают под ним неуплату налогов, то ввиду выявления случаев рассматриваемой преступной деятельности, как правило, непосредственно в процессе ее осуществления, в лучшем случае речь можно будет вести о вменении правонарушителям лишь покушения на совершение данного преступления. Ведь в момент осуществления данной деятельности причинение ими ущерба в виде неуплаты налогов с сокрытой суммы налогов в большинстве случаев невозможно.
Предпочтительной, вероятно, является существующая ныне формулировка данной нормы. Совершенствование ее было бы возможно путем раскрытия в примечании понятия неконтролируемого дохода, например, установления того, что под таким доходом понимается сумма всех поступлений в результате незаконной деятельности без учета понесенных при этом расходов.
В ряде проектов подготовленных ныне комментариев указывается, что незаконное предпринимательство — лишь прямоумышленное деяние. По этому поводу диссертант замечает, что как и в большинстве иных случаев, где законодатель охватил элементы деяния признаками состава так называемой материальной конструкции, то есть указал на какие-либо последствия действий или бездействия, говорить о совершении прес-
тупления лишь с прямым умыслом — значит неосновательно выводить из-под действия уголовного закона целый ряд виновных вредоносных поступков.
Так, скажем, перечисленные в части 1 ст. 171 УК РФ действия, дабы быть признаны преступными, должны совершаться с желанием их совершения, однако отношение лица к последствиям в виде причинения крупного ущерба (определяющим вид умысла в целом), может характеризоваться и косвенным умыслом.
Также известные сомнения вызывает целесообразность введения состава «лжепредпринимательства» (статья 173 УК РФ). Данный термин утвердился в литературе и на практике в качестве обозначения одного из способов мошенничества, однако разработчики придают ему совсем иное значение.
По мнению автора, данная статья составит конкуренцию сразу нескольким иным предлагаемым в новом УК составам. Такой вывод связан с тем, что хотя формулировки ст. 173 требуют признания оконченным данного деяния сразу после создания организации, тем не менее в этот момент в большинстве случаев еще нельзя определенно высказаться относительно целей ее учредителей. Об их намерениях можно будет судить лишь после начала осуществления ими какой-либо деятельности. Однако сама эта деятельность во многих случаях охватывается иными составами преступлений. В большинстве случаев судя по всему получится, что указанные действия потребуют дополнительной квалификации по ст. 173 нового УК. Какой смысл в этом усматривали авторы нового кодекса, особенно имея ввиду незначительность санкции за лжепредпринимательство, понять трудно. Если усиление ответственности за эти действия разработчики считают криминологически обоснованным, правильней было бы указать на подобный способ обмана кредитора (создание лжепредприятия) как на квалифицирующий признак.
Как показало рецензирование ряда проектов комментариев, достаточно сложен вопрос об установлении момента окончания преступления, признаки которого описаны в ст. 174 УК РФ «Легализация (отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретенных незаконным путем». Хотя, казалось бы, этот момент определен в части первой статьи довольно четко, не всегда бывает ясно, когда именно завершается сама финансовая операция.
Вполне может случиться, что некоторые действия по незавершенной еще финансовой операции и могут быть признаны оконченным отмыванием денежных средств. Например, в соответствии со ст. 5 Закона «О банках» к банковским (возможно полагать их разновидностью финансовых, так как последнее определение в законодательстве, в т.ч. неуголовном не раскрывается) операциям относятся, в частности, 1) привлечение денежных средств физических и юридических лиц во вклады и 2) размещение указанных привлеченных средств от своего имени и за свой счет.
Таким образом, первая финансовая операция является лишь частью
второй, а применительно к деятельности, где стороной выступает не банк, а другое лицо, привлекающее «грязные» деньги», соответствующее разграничение между операциями (привлечение и размещение средств) законодательно не проведено. Это может вызвать большие затруднения у практиков и привести к тому, что только лишь привлечение этих средств, их аккумуляция на счете или в виде наличных необоснованно не будет рассматриваться как оконченное преступление.
Следует попутно указать на то, что рядом комментаторов игнорируется очевидно бланкетный характер статей УК РФ. Выражается это в том. что в большинстве случаев не только не упоминаются неуголовно-правовые акты, содержащие и раскрывающие категории, которыми оперирует уголовный закон, но и не делается ссылка на нормативы, устанавливающие правила, за нарушение которых комментируемой статьей установлена уголовная ответственность.
Ряд статей главы 22 УК РФ сформулирован таким образом, что не обязательно предполагает один и тот же вид умысла по отношению к деяниям, охватываемым основными и квалифицированными составами. К таким статьям относится и ст. 183 «Незаконные получение и разглашение сведений, составляющих коммерческую или банковскую тайну». Указание на цель разглашения либо незаконного использования этих сведений определенно говорит лишь о прямом умысле по отношению к собственно совершаемому действию. Вместе с тем. по отношению к крупному ущербу, обозначенному в качестве квалифицирующего признака в части второй, вполне возможен и косвенный умысел.
Бывает, комментаторы неосновательно полагают тождественными понятия крупного ущерба и тяжких последствий, что отражается на оценке ими формы вины по отношению к причинению ущерба. Такое, в частности, происходит при комментировании ст. 185 УК РФ «Злоупотребления при выпуске ценных бумаг (эмиссии)».
Как представляется, если крупный ущерб причинен описанными в данной статье действиями по неосторожности, то деяние в силу положений статьи 24 УК РФ не может быть расценено как преступное.
Порой, что называется, «по инерции», комментаторами ст. 191 УК РФ «Незаконный оборот драгоценных металлов, природных драгоценных камней или жемчуга» указывается, что криминализированы только такие действия, как купля-продажа, обмен либо использование в качестве средства платежа валютных ценностей. На самом же деле к уголовной ответственности возможно привлечь за совершение любой сделки, предметом которой являются перечисленные в статье валютные ценности, а также за «фактические», то есть не гражданско-правовые действия, состоящие в незаконном хранении, перевозке или пересылке драгоценных металлов, природных драгоценных камней либо жемчуга в любом виде, состоянии, за исключением ювелирных и бытовых изделий и лома таких изделий.
Многие из признаков составов преступлений, связанных с банкротством, потребуют в процессе правоприменительной деятельности зна-
чительных усилий со стороны интерпретаторов. Это относится как к таким бланкетным категориям как «имущество», «имущественные обязательства», «передача имущества во владение», «банкротство», так и к ранее не известным терминам «фальсификация» и др.
Вместе с тем. самым первым замечанием является то. что и здесь, опять же. не всегда правильно, на взгляд автора, определяется субъективная сторона данного деяния. В частности, как представляется диссертанту, умысел при совершении преступления, предусмотренного статьей 195 УК РФ «Неправомерные действия при банкротстве», может быть не только прямым, но и косвенным.
Нельзя исключить ситуации, когда лицо совершает описанные в диспозиции действия, преследуя какие-либо иные цели, а не причинение крупного ущерба своим кредиторам, однако допуская в то же время, что в итоге ущерб последним все-таки будет причинен. Думается, что такие виновные и объективно опасные деяния нельзя не признавать преступными.
Говоря о положениях, общих для всех или нескольких преступлений против интересов службы в коммерческих и иных организациях, следует, по мнению диссертанта, прежде всего указать, что преступления, составы которых собраны в главе 23 УК РФ. лишь с определенной оговоркой могут быть отнесены к группе преступных деяний, названных законодателем экономическими. Впрочем, такая характеристика справедлива и для ряда преступлений, составы которых содержатся в иных главах данного раздела, например, для некоторых посягательств на собственность.
Не совсем, видимо, правильно утверждать, что объединяют составы этих преступлений схожие признаки, характеризующие субъекта преступления. Некоторые деяния, описанные в предыдущих главах — 21 и 22. также могут быть совершены специальным субъектом, признаки которого содержатся в примечании к ст. 201 УК РФ (например, присвоение или растрата, незаконное присвоение кредита или неправомерные действия при банкротстве).
В то же время объект, на который посягают правонарушения, чьи признаки указаны в главе 23, может быть признан не только сходным для всех этих деяний, но и самостоятельным, отличным от объектов иных преступных посягательств. ОБЪЕКТОМ данных преступлений является сфера отношений, связанных с реализацией работниками всех юридических лиц за исключениями, установленными примечанием к ст. 201 УК РФ, имеющихся у них особых возможностей, прямо вытекающих из их служебного положения.
Диссертант подробно рассматривает вопросы, связанные с определением круга субъектов данных составов, в том числе — с определением государственной коммерческой организации — предприятия, разграничением понятия руководителя организации и лицом, выполняющим управленческие функции в коммерческой или иной организации и др.
Обращается внимание на то, что несколько необычным, а потому
вызывающим сложности для практиков является решение законодателя о включении в уголовный закон положений, определяющих порядок возбуждения уголовного преследования за преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях.
Первая сложность для правоприменителя связана с недостаточной ясностью того, что понимается под уголовным преследованием (в законодательстве содержание этого понятия не определено, да и применение его весьма ограничено). От уяснения значения данного термина зависит ответ на вопрос о том, отнесены ли уголовные дела о служебных преступлениях в коммерческих и иных организациях к числу возбуждаемых в порядке частного обвинения или на них распространяется порядок обвинения частно-публичного, когда они могут быть прекращены на любой стадии процесса в связи с заявлением пострадавшей стороны.
По мнению автора, уголовное преследование включает в себя не только возбуждение уголовного дела, но и предъявление обвинения и привлечение к уголовной ответственности, то есть осуждение и т.д. Но если это так, то в том случае, когда пострадавшая сторона будет настаивать на возбуждении уголовного дела, а затем воспротивится осуждению лица, в отношении которого дело по обвинению по статье 23 главы направлено в суд, следственные органы будут обязаны возбудить — при наличии всех иных оснований — уголовное дело, а суд — прекратить его.
Еще одна проблема, связанная с установлением особого порядка возбуждения уголовного преследования за служебные преступления в коммерческих и иных организациях, заключается в том, что в примечании к ст. 201 УК РФ указывается на саму организацию как на лицо, правомочное сделать заявление о возбуждении преследования либо согласиться с соответствующим решением правоохранительных органов или суда.
Гражданское законодательство предусматривает лицо (физическое), которое в силу закона или учредительных документов юридического лица выступает от его имени (ст. 53 ГК РФ). Таким лицом, как правило, является руководитель организации. Вместе с тем, именно руководитель и совершает зачастую противоправные деяния, элементы которых соответствуют признакам составов преступлений 23 главы. Кого же в данном случае можно признать правомочным сделать заявление о возбуждении преследования?
Как представляется (этот вопрос рассматривается более подробно в главе о посягательствах на собственность), в данной ситуации участники или акционеры организации в установленном законом и учредительными документами порядке должны назначить новое лицо, которое будет представлять их интересы. И уже это лицо, таким образом, правомочно делать соответствующие заявления от имени юридического лица.
Поэтому заявление части акционеров или участников юридического лица с просьбой об осуществлении уголовного преследования в отношении руководителя организации не может рассматриваться как основание
для положительного решения вопроса о возбуждении дела. В то же время их заявление может содержать сведения о таких причинивших вред действиях руководителя, которые охватываются иными составами преступлений, например, посягательств на собственность. Возбуждение же уголовного дела о хищении и т.п. производится в общем порядке и согласия пострадавшей стороны не требует.
Также автор исследует и проблемы применения каждой из статей главы о служебных преступлениях в коммерческих организациях.
Используемое в ст. ст. 201 и 202 УК РФ понятие «выгод и преимуществ» ново для уголовного законодательства, однако с определенной долей уверенности можно утверждать, что по содержанию оно очень близко к корыстной цели, а, вероятно, и тождественно ему.
В то же время указание на цель «извлечения выгод и преимуществ для других лиц» исключает спор относительно того, охватываются ли понятием корысти всякие действия, совершенные в интересах «других лиц». Как мы видим, закон не ограничивает перечень этих лиц, скажем близкими родственниками, ничего не говорит он и о мотиве, по которому совершаются рассматриваемое противоправное деяние. Поэтому действуя (бездействуя) в интересах других лиц, виновное лицо может не получить никаких выгод и преимуществ для себя лично и не желать их получить. Тем не менее, в последнем случае это не является основанием для решения об отсутствии в его действия рассматриваемого состава преступления.
Обсуждая вопрос о понятии некоторых из видов вознаграждения, указанных в норме о коммерческом подкупе, в том числе «услуг», диссертант полагает, что указание на имущественный характер услуги означает приобретение служащим в результате подкупа какой-либо выгоды за исключением обогащения путем получения имущества. Эта выгода может выражаться, в частности, в получении услуг по обычной либо заниженной цене и т.д. при том, что при обычных условиях, если бы подкуп не имел места, все то же обошлось бы служащему дороже. И напротив, если услуга не имела стоимости, то следует признать, что законодатель упустил из виду такого рода ситуации либо посчитал ненужным их криминализировать.
Несколько сложнее обстоит вопрос с оценкой действий, которые сами по себе не могут иметь стоимостного выражения, однако влекут в итоге обогащение служащего. Такой услугой является, например, устройство на лучше оплачиваемую работу. Руководствуясь критерием об отнесении к услугам имущественного характера тех, которые дают служащему какую-либо выгоду, следует и в рассматриваемом случае признать наличие у данной услуги имущественного характера.
В то же время помощь в устройстве на более, скажем, престижную, по мнению служащего, или интересную работу, если зарплата служащего не увеличивается и он в результате не получает для себя и иных материальных выгод, нельзя в строгом смысле этого слова отнести к услугам имущественного характера.
Немалые сложности вызывает вопрос о моменте окончания преступления. Получение и дача взятки как раньше, так и теперь оканчиваются в момент передачи вознаграждения должностному лицу, независимо от того, совершены ли им действия в интересах взяткодателя.
На первый взгляд есть основания считать, что и коммерческий подкуп оканчивается в момент передачи вознаграждения служащему. Вместе с тем. такому выводу препятствует указание в примечании к ст. 201 УК РФ на причинение деянием, в том числе и предусмотренным ст. 204 УК РФ. вреда интересам коммерческой организации, граждан, общества или государства.
Деяние, состоящее в получении служащим незаконного вознаграждения, лишь в немногих случаях может само по себе повлечь причинение вреда. Например, ко вреду можно отнести ущерб авторитету организации, возникший в результате самого факта получения незаконного вознаграждения, а также материальный вред, причиненный гражданину, передавшему вознаграждение под воздействием вымогательства.
Во всех остальных случаях, когда вознаграждение получено за совершение каких-либо действий (бездействия), вред в принципе может быть причинен только другим деянием служащего, деянием, совершенным за это вознаграждение. Получение вознаграждения за совершение действий, не направленных на причинение вреда, например, за совершение взаимовыгодной сделки, не содержит признаков комментируемого состава преступления.
Поэтому указание в примечании к ст. 201 УК РФ на причинение деянием вреда означает, что этот вред рассматривается законодателем как признак состава преступления. Следовательно, МОМЕНТОМ ОКОНЧАНИЯ коммерческого подкупа может быть только факт причинения вреда либо самим фактом получения служащим незаконного вознаграждения, либо деянием, совершенным за указанное вознаграждение.
В ШЕСТОЙ ГЛАВЕ второго раздела диссертант подвергает анализу ряд наиболее острых проблем, связанных с применением уголовно-процессуального закона при расследовании экономических преступлений.
Первая из этих проблем связана с наложением ареста на имущество, находящееся на банковских счетах и принадлежащее, в частности, юридическим лицам. Автор указывает, что существует два практических вопроса, подлежащих теоретическому изучению: а)возможности определения находящихся на счете средств как принадлежащих физическому лицу, а также б)возможности ареста средств при том, что цель этого действия, состоящая в возмещении причиненного ущерба, заведомо не может быть достигнута.
Отвечая на первый из вопросов, диссертант приводит высказанную в литературе точку зрения о том, что на имущество коммерческой организации не может быть наложен арест как на имущество, принадлежащее ее участнику-обвиняемому, поскольку при создании уставного или складочного капитала имущество отчуждается от собственности участника и становится собственностью коммерческой организации, которая по обя-
зательствам участников, в том числе вытекающим из совершения преступления, ответственности не несет. Деньги же, находящиеся на счете, также являются собственностью фирмы, а не каких-либо физических лиц, в том числе ее участников (учредителей). Основываясь на этом положении, утверждают, что на имущество фирмы арест вообще не может быть наложен в целях обеспечения конфискации имущества обвиняемого.
По мнению автора, это позиция небесспорна. Так, во-первых, юристы, придерживающиеся данной точки зрения, вполне очевидно, имеют ввиду те ситуации, когда обвиняемый является одним из учредителей фирмы. Однако на счету фирмы могут находится денежные средства, принадлежащие обвиняемому не как участнику этой организации. Например, фирма может пользоваться ими по договору с собственником-гражданином. На этот случай доводы критикуемых ученых не распространяются.
Во-вторых же, наложение ареста на имущество, находящееся в собственности фирмы, если участнику фирмы предъявлено обвинение, которое может влечь конфискацию имущества, либо если надлежит возместить причиненный этим участником ущерб, тем не менее, как представляется, все-таки возможно.
К такому заключению приводит систематическое толкование ряда норм уголовно-процессуального и гражданского законодательства. Так, ст. 175 УПК говорит о том, что арест накладывается в целях обеспечения гражданского иска или возможной конфискации имущества на ИМУЩЕСТВО обвиняемого и т.д. А в соответствии со ст. 128 ГК РФ к ИМУЩЕСТВУ относятся и ИМУЩЕСТВЕННЫЕ ПРАВА, в число которых входит обязательственное право на средства, переданные участником коммерческой организации этой организации.
Таким образом, получается, что для обеспечения возможной конфискации либо для возмещения причиненного ущерба арест может быть наложен на ту часть имущества организации, на которую у участника есть право требования.
Обсуждая второй из поставленных вопросов, диссертант соглашается с тем мнением, что такая мера по обеспечению возмещения ущерба как арест имущества может применяться только в отношении тех. к кому могут быть применены меры гражданско-правовой ответственности.
Аргументом в пользу принципиальной возможности наложения ареста на счета юридического лица является то, что речь может идти об имуществе, находящемся у «иных лиц» и приобретенном преступным путем. Формулировка же ст. 175 УПК РСФСР позволяет распространить понятие «лицо» и на фирму, то есть лицо юридическое. Таким образом, на счету данной фирмы, руководители которой причастны к хищению, могут находится не только средства, принадлежащие обвиняемому как физическому лицу, о чем говорилось выше, но и похищенные. Эти средства приобретены преступным путем и потому на них накладывается арест.
Однако ввиду того, что следователи обращают внимание лишь на эту главную характеристику имущества: «приобретенность преступным путем». — они полагают, что если данная конкретная сумма похищена.
то она подлежит аресту в любом месте, где следствию удается ее обнаружить. Данная позиция вызывает возражения, поскольку не учитывает некоторых существенных ограничений прав собственника, установленных гражданским законодательством применительно к такому виду имущества как денежные средства.
Автор приводит типичную ситуацию, когда похищенные руководителями фирмы средства (к примеру, кредитные или авансовые, либо мошеннически изъятые у Центрального банка с использованием поддельного авизо и т.п.) передаются возмездно, за какой-либо товар другой фирме, где они затем и арестовываются следствием.
Делая вывод о незаконности таких действий, диссертант ссылается на то, что как ранее действовавшее, так и принятое недавно гражданское законодательство однозначно препятствует наложению ареста на похищенные денежные средства, если это имущество уже находится у добросовестного приобретателя. Такой вывод следует из ст. 302 (п. п. 1 и 3) Гражданского кодекса РФ, которая устанавливает: «Если имущество возмездно приобретено у лица, которое не имело права его отчуждать, о чем приобретатель не знал и не мог знать (добросовестный приобретатель), то собственник вправе истребовать это имущество от приобретателя в случае, когда имущество . похищено. Деньги, а также ценные бумаги на предъявителя не могут быть истребованы от добросовестного приобретателя».
Следовательно, конечная цель, для достижения которой арестовывается имущество, в принципе недостижима: это имущество не может быть законным образом в судебном порядке возвращено собственнику.
Сказанное означает, что на средства, находящиеся у добросовестного приобретателя — фирмы «Б» — не может быть обращено взыскание: они не могут быть возвращены собственнику, у которого похищены. Поэтому-то на них и нельзя наложить арест в целях обеспечения гражданского иска.
В диссертации подробно исследуется особо важный для миллионов пострадавших от афер т.н. «финансовых пирамид» вопрос о возможности обращения взыскания на арестованное по уголовному делу имущество.
Среди вопросов, поставленных следственной практикой, главными автор полагает вопросы о том, каков режим хранения обнаруженных следствием похищенных денежных средств, в частности, находящихся на банковских счетах, и могут ли они передаваться следователем потерпевшему? вправе ли суды рассматривать иски потерпевших по данным уголовным делам о хищении, в ходе расследования которого наложен арест на имущество фирмы-должника, и выносить решения об их удовлетворении при том, что решения по уголовному делу еще не принято? должен ли суд в рассматриваемых случаях при вынесении решения в пользу истца разрешать вопрос о снятии ареста с имущества для обеспечения исполнения указанного решения? обязан ли суд учитывать какие-либо обстоятельства при решении вопроса об очередности удовлетворения исков при недостаточности средств у должника? должно ли быть исполнено
судебным исполнителем решение, когда арест со счета не снят?
Один из главных выводов, к которым приходит диссертант, заключается в том, что принципиальная возможность рассмотрения судами споров, вытекающих из заключенных сторонами договоров (гражданин-«инвестор» и частная фирма), когда само заключение такого рода договора является не более чем способом мошеннического завладения имуществом стороны, о чем существует обоснованное предположение, объективизированное в факте возбуждения уголовного дела о хищении, вызывает серьезные сомнения.
Если факт хищения установлен приговором суда, то, стало быть, денежные средства, полученные фирмой от гражданина, должны рассматриваться не как предмет сделки между фирмой и гражданином, а как предмет хищения. А потому гражданско-правовая норма об ответственности за неисполнение обязательств по договору займа, заключение которого в данном случае являлось лишь способом мошенничества, не может быть материальным основанием для возмещения вреда гражданину.
Поэтому суд, рассматривающий гражданский иск, не вправе в этом случае вынести решение о возмещении убытков, причиненных неисполнением фирмой обязательств, содержащихся в договоре, представленном, как правило, истцом. Суд обязан выяснить вопрос о надлежащих материальных основаниях возмещения вреда, среди которых, вполне вероятно, имеется и причинение его преступлением.
Приговор мошеннику, устанавливающий наличие между гражданином и причинителем вреда правоотношений, влекущих внедоговорные обязательства по его возмещению, либо постановление о прекращении уголовного дела, устанавливающее отсутствие таких правоотношений, в данном случае имеет для суда, рассматривающего гражданский иск, преюдициальное значение.
Поэтому судом при обращении к нему истца должна быть применена ст. 214 ГК РСФСР («Обязанность суда приостановить производство»), п. 4 которой говорит о том, что суд обязан приостановить производство по делу, в частности, в случае невозможности рассмотрения данного дела до разрешения другого дела, рассматриваемого в гражданском, уголовном или административном порядке. Суд, принявший гражданский иск, обязан дождаться оценки действий руководителя фирмы судом, рассматривающим уголовное дело о хищении, для этого производство по иску и должно быть приостановлено. При прекращении же уголовного дела ввиду отсутствия состава хищения либо по другим реабилитирующим основаниям, суд вправе рассмотреть иск о возмещении убытков, причиненных неисполнением договорных обязательств.
Учитывая изложенное, представляется, что разрешение указанной выше проблемы невозможности исполнения решений судов о взыскании с арестованного следователями имущества находится в опротестовании указанных решений судов по гражданским делам.
Новая редакция Закона «О банках и банковской деятельности» (статья 26) разрешает выдачу справок по операциям и счетам юридичес-
ких лиц и граждан, осуществляющих предпринимательскую деятельность без образования юридического лица, а также по счетам и вкладам физических лиц органам предварительного следствия по делам, находящимся в их производстве, только при наличии согласия прокурора, а ст. 27 Закона требует санкции прокурора при наложении ареста органами предварительного следствия на денежные средства и иные ценности юридических и физических лиц, находящиеся на счетах и во вкладах или на хранении.
Такое установление, как указывает автор, создало неустранимые коллизии с рядом законодательных актов о правоохранительных органах (в том числе, и «О прокуратуре РФ»), которым разрешено получать необходимую им информацию и вне рамок уголовного дела, и с уголовно-процессуальным кодексом, в соответствии с которым согласие прокурора на истребование банковской документации, равно как и санкционирование им ареста средств на банковских счетах, не требуется. Кроме того, поскольку УПК отделяет органы предварительного следствия от органов дознания, получается, что последние не смогут получить банковскую информацию даже при согласии прокурора.
Диссертант рассматривает проблемы, возникшие в связи с этим перед практикой и предлагает возможные способы из решения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ диссертационного исследования содержит выводы, касающиеся общетеоретических положений в области квалификации, предлагаемые решения конкретных проблем уголовно-правовой оценки экономических и должностных преступлений и перечисленных задач, связанных с применением ряда уголовно-процессуальных норм.
СПИСОК РАБОТ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ
Монографические исследования, пособия, комментарии
1. Преступное в бизнесе. Актуальные проблемы применения уголовного и уголовно-процессуального законодательства при расследовании уголовных дел об экономических и должностных преступлениях. По материалам надзорной деятельности Генеральной прокуратуры Российской Федерации 1991-1995 г.г. — М. . 1995. 9 п. л.
2. Если бизнесмен под следствием. — М.. 1995. 5 п.л.
3. Комментарий к УК РФ. под редакцией Кузнецовой Н.Ф. и Побегайло Э.Ф. — М., 1996 (глава о преступлениях против интересов службы в коммерческих и иных организациях) 1 п.л.
4. Квалификация хищений с использованием поддельных банковских авизо // Российская юстиция. 1994, N 4 (в соавторстве). 0,3 п.л.
5. Преступления по службе // Российская юстиция, 1994, N 8. 0,3 п.л.
6. Криминализация нарушений в хозяйственной деятельности // Российская юстиция. 1995, N 1. 0,3 п.л.
7. Установление признаков хищения при неисполнении договорных обязательств // Российская юстиция. 1995, N 7. 0,3 п.л.
8. Бланкетные «экономические» статьи уголовного закона. // Российская юстиция, 1995, N 11. 0,3 п.л.
9. Получение должностным лицом доли от суммы договора -взятка или хищение? // Российская юстиция. 1995, N 12. 0,4 п.л.
10. Хищение имущества частных фирм: проблемы квалификации // Российская юстиция. 1996. N 4. 0,3 п.л.
11. Уголовно-правовое значение коммерческого риска // Российская юстиция, 1996. N 8. 0,4 п.л.
12. Некоторые проблемы применения статей 23 главы УК РФ Российская юстиция. 1997, N 1 (в печати). 0,3 п.л.
13. Право собственности: неприкосновенность или целесообразное использование // Законность. 1993, N 6. 0,3 п.л.
14. Ответственность за нарушения налогового законодательства // Законность, 1993. N 9. 0,5 п.л.
15. Обоснованность решений по делам об экономических преступлениях // Законность, 1994. N 7. 0,5 п.л.
16.О применении «налоговых» норм уголовного закона // Законность. 1994, N 9 17. Следствие по делам, связанным с приватизацией
предприятий // Законность. 1994. N 10. 0,5 п.л.
18. Уголовная ответственность за валютные нарушения // Законность, 1994. N 12. 0,5 п.л.
19. Кто несет ответственность за должностные преступления // Законность, 1995, N 2. 0,5 п.л.
20. Некоторые проблемы, связанные с наложением ареста на счета предприятий // Законность, 1995. N 7. 0,5 п.л.
21. Обращение взыскания на арестованное следователем имущество // Законность. 1995, N 9. 0,5 п.л.
22. Методическое обеспечение надзора за исполнением законодательства об ответственности за экономические и должностные преступления // Законность. 1995, N 12. 0,5 п.л.
23. Уголовное преследование за посягательства на средства банков // Законность. 1996, N 5. 0,5 п.л.
24. Хищение: вопросы предмета и ущерба // Законность, 1996, N10. 0,5 п.л.
25. Возмещение осужденным потерпевшему причиненного вреда как приоритетная штрафная уголовно-правовая санкция // Актуальные проблемы деятельности прокуратуры. М.. 1994. 0,5 п.л.
26. Актуальные проблемы применения норм уголовного закона об экономических и должностных преступлениях // Юрист, 1995. N 5/6. 1 п.л.
27. Ответственность за налоговые нарушения по уголовному законодательству // Законодательство и экономика. 1993. N 13/14. 1 п.л.
28. Уголовная ответственность за нарушения правил о валютных операциях // Законодательство и экономика. 1993. N 19/20. 1 п.л.
29. Уголовный закон и торговые нарушения // Законодательство и экономика, 1994. N ½. 1 п.л.
30. Банковская деятельность и некоторые вопросы следственной практики // Законодательство и экономика, 1994, N 5/6. 1 п.л.
31. Правоохранительные органы и предприниматель // Законодательство и экономика. 1994. N 11/12, с. 3-49 (дополненное переиздание цикла, опубликованного в журнале «Хозяйство и право»). 4 п.л.
32. Приватизация предприятий и уголовная ответственность // Законодательство и экономика, 1994. N 11/12. 0,5 п.л.
33. Проблемы применения «уголовной» части закона о коррупции // Законодательство и экономика. 1994, N 11/12. 0,5 п.л.
34. Деловой проект с точки зрения уголовного закона // Законодательство и экономика. 1994. N 17/18. 1 п.л.
35. О «трудовых» преступлениях // Законодательство и экономика, 1995. N 1/2. 1 п.л.
36. Указ, Президента N 1226 применяется. // Право и экономика. 1994. N 21/22 0.5 п. л.
37. Нарушения в предпринимательской деятельности // Право и экономика. 1995. N 15/16 0.6 п. л.
38. Что такое уголовный закон // Право и экономика, 1995, N 17/18 0.4 п. л.
39-41. Толкование как основной элемент квалификации экономических» и должностных преступлений. Серия статей // Право и экономика. 1996г., N 9. 10. 11, 2 п. л.
42. Уголовная ответственность за торговые нарушения // Закон. 1994. N 12 0.5 п. л.
43. Уголовная ответственность за таможенные нарушения // Закон. 1995. N 3 0. 5 п. л.
44. Антимонопольные нормы уголовного закона // Закон, 1995, N 4 0.5 п. л.
45-51. Уголовный закон и бизнес. Правовая оценка действий предпринимателей и их права в процессе расследования. Цикл статей // Хозяйство и право, 1993. NN 5. 6, 7, Общий объем 10; 1994. NN 1. 2, 4. Общий объем 3.5 п. л.
52. Сокрытие средств в иностранной валюте // Российский юридический журнал. 1996. N 2. 0,5 п. л.
53. Проблемы квалификации должностных преступлений // Коррупция в России: состояние и проблемы. — М., 1996. 0,5 п.л.
54. Некоторые проблемы квалификации экономических преступлений по проекту УК РФ // Материалы научно-практической конференции в МГУ. — М.. 1996 (в печати) 0.5 п. л.
Общий объем научных публикаций — 37, 1 п. л.
Кроме того, с 1991 г. в целях пропаганды правовых знаний опубликовано более 100 статей по той же тематике в различных периодических изданиях: газетах «Известия», «Экономика и жизнь». «Деловой мир», журналах «Человек и закон», «Юридический бюллетень предпринимателя» и др.
Если Вы не видите полного текста или ссылки на полный текст книги, значит в каталоге есть только библиографическое описание.
law.edu.ru